Шалымов провожал председателя до самого дома. Лузгин сердито сопел, месил сапогами грязь, изредка звучно сплевывая сквозь зубы.
Прижимая к боку пухлый портфель, Шалымов еле поспевал за председателем, и, хотя его так и подмывало заговорить с Аникеем, житейская мудрость не велела ему торопиться. Не спрашивают — и не лезь, дай человеку успокоиться, прийти в себя. Кто знает, что у него на уме? Может, он только и ждет, чтобы ты развязал язык, и все злое, что скопилось, выплеснет на тебя! Самое глупое дело — попасть под горячую руку, и обижаться не станешь: сам схлопотал.
У калитки Лузгин нашарил лавочку, грузно опустился. Шалымов молча стал рядом, пристроив на лавочке портфель — хоть и невелика тяжесть, а оттягивает руки.
— Как считаешь, министр финансов, какую цепу мы можем дать за килограмм живого веса, а? — спросил вдруг Аникей, будто всю дорогу только над этим и ломал голову.
«Ага! — радостно отметил про себя Шалымов. — Значит, отступать не собирается, чует в себе силу!»
— Я бы для начала не давал много, — помолчав для солидности, посоветовал бухгалтер. — А поближе, когда надо будет коров вести, надбавил, скажем, еще половину.
— Варит башка — не зря тебе деньги платим! — довольно забасил Лузгин, разгадав несложную хитрость Шалимова. — Тогда, пожалуй, лучше сделать наоборот: поначалу объявим по семь рублей за килограмм и срок наметим, ну, к примеру, двенадцатого мая, а кто приведет свою корову хотя бы днем позже, получит три с полтиной, наполовину меньше. Намотал?
— Еще ловчее! — согласился Шалымов и, потеснив портфель, присел на краешек лавочки. — Рассчитываешь, что все-таки поведут скотину?
Аникей пососал цигарку и, бросив зашипевший окурок в лужу, хмыкнул:
— А куда денутся? Поведут, раз надо…
— Ну а, допустим, погорим мы? — осторожно усомнился бухгалтер. — Тогда как?
— Тогда нас на мыло! — Аникей захохотал, но тут же оборвал смех, добавил с туманной многозначительностью: — Пробатов с Коробиным это дело поджигают, им и гасить…
— Начальство, оно всегда сухим выйдет из воды. — Шалымов вздохнул. — В случае чего нас первых за загривок возьмут — это уж точно!
— Тут, министр, игра идет по-крупному, — вяло обмолвился Аникей, как бы недоговаривая что-то. — Если руководители сорвут банк, то и мы с тобой будем в выигрыше… А наш больно ученый парторг может сколь угодно разоряться!.. Без него мы тут не знаем, что где сеять… Ишь какой грамотей выискался! Спичками думает дорогу осветить!
— Ты его со счетов не сбрасывай, — вскользь заметил Шалымов.
— И без меня скоро сбросят. — Аникей пренебрежительно махнул рукой. — Ради него заворачивать назад не станут. Хоть посередь дороги ложись, такую махину не остановишь.
— Это ты зря. Он тоже не лаптем щи хлебает. — Шалымов нашел нужным охладить председателя. — В министерстве работал — знает, где какие двери открываются…
— Эка невидаль — в министерстве! Что там, не такие же люди — две ноги, две руки, рот посредине!
Лузгин поднялся, позевывая, похлопал ладонью по открытому рту, будто по пустому бочонку, стиснул плечо бухгалтера.
— Все будет путем, иди отдыхай! — Подав в руки Шалымова портфель, он добавил раздумчиво: — Утром покидай на счетах, сделай раскладочку: что мы будем иметь, если всех личных коров пристегнем к общему стаду… Да скажи брательнику, чтобы утром прислал ко мне Авдотью Гневышеву.
Во дворе навстречу Аникею, гоня по проволоке железное кольцо, гремя цепью, рванулся пес, бросил лапы ему на грудь, часто задышал жаркой и влажной пастью.
— Постой, сатана! Устал я, — сказал Аникей и, потрепав собаку по густой шерсти, оттолкнул от себя. — Не до тебя сейчас… На место!
Это бывало с ним редко, чтобы он не приласкал Вихря, не постоял с ним в темноте, не сказал ему несколько слов, не вынул из кармана припасенную после обеда косточку. Как истый и азартный охотник, он питал особую слабость к собакам. Немало их прошло через его руки, но огненно-рыжий и быстроногий Вихрь прижился давно — не поймешь, что и за порода такая, какая только кровь в ней не замешана, и с виду обыкновенная лохматая дворняга, но лучше собаки у него не было — она шла и на зайца, и на лису, и делала стойку на вальдшнепа, и бросалась в озеро за подбитой уткой. Редкостной силы и выносливости собака, и с нею Аникей исходил все заповедные места, бродил чуть не по пояс в воде по болотам, сиживал за стожком на пашне, куда прилетали кормиться гуси, и Вихрь дрожал от нетерпения под рукой, но ничем не выдавал себя, пока хозяин не подавал команду. А тогда уж его не удержать — метался как огонь среди кустов и без добычи не возвращался. Нынче он первый год отсиживался дома, потому что Аникею было не до охоты, хотя иной раз брала душу тоска — бросить бы все к чертям, уйти от изматывающих забот и дел, пропасть на неделю в лугах и лесах, не видеть людей, продираться сквозь заросли, хлюпать болотными сапожищами по воде, сидеть на рассвете в засаде и ждать, когда прочертит серое небо первый взмах крыльев, и он, поймав это летящее пятно, надавит на курок…