— Ладно, не грызи себя, — кладя руку на плечо брательника, сказал Аникей. — Без людей нам все равно эту гору не своротить, потому мы должны подбирать ключи к каждому… Если с Авдотьей сорвется, надо другую подыскать, без козырной карты нам никак нельзя. Кто бы мог на это пойти?
— А черт их знает! Они сейчас все как бешеные!..
— Не может того быть, чтобы ни одна не захотела покрасоваться! И покрупнее мухи на мед липнут!.. Ищи!
О том, что Лузгин приглашал к себе Авдотью, Константин узнал от других. Дома она последние дни была насупленная и злая, кричала по пустякам на ребятишек, а однажды, не вытерпев, ударила по щеке сына, выскочила в сени и расплакалась. Ребятишки присмирели, молча сносили обиды, словно понимали, что они тут ни при чем. Раньше они каждый вечер протискивались в его крохотную комнатушку, разглядывали картинки на стенах, листали журналы, любопытствовали, как пробиваются стрелки лука в продолговатых деревянных ящиках на подоконнике, а теперь сторонились Константина, сидели за учебниками или неприкаянно бродили по избе.
Сегодня с утра, несмотря на воскресный день, Авдотья затеяла большую стирку. Поставив в железное корыто стиральную доску, она терла о нее мокрое белье. Константин морщился, когда скрежетали о железо пуговицы, отрывался от скопившихся на его столике бумаг. Где-то требовались все новые и новые сведения о колхозе, и он вынужден был уносить домой старые отчеты и бухгалтерские книги, чтобы ответить на бесконечные запросы из района и области, добыть кому-то необходимые цифры. Предписания, которые он получал, печатались на тонкой папиросной бумаге под копирку и, судя по всему, рассылались во многие хозяйства, словно те как близнецы походили друг на друга. Почти в каждом письме ему грозили персональной ответственностью, если он срочно не ответит и не удовлотворит чьей-то тоски по свежим цифрам. Создавалось нелепое и противоестественное впечатление, будто он, живя в Черемшанке, обладал куда меньшим чувством государственной и партийной ответственности, чем тот, кто приходил каждый день в свой служебный кабинет в городе…
Стукнула дверь в сенях. Авдотья вынула из мыльной пены распаренные руки, выпрямилась у корыта и нахмурилась, увидев на пороге избы Нюшку.
— Здоровенько живете! — расточая льстивые улыбки, сказала сторожиха и притворно удивилась: — Ты чего это надумала стирать в праздник? Будней, что ли, не хватает?
— А у тебя, поди, сроду будней не бывает! — не привечая незваную гостью, сумрачно ответила Авдотья. — Бегаешь с утра до ночи по деревне…
— Эх, не завидуй моей жизни, Дуня! — Притворство слетело с Июшки, как шелуха, стоило ей заговорить о том, что касалось ее самой. — Говорят, что волка' ноги кормят. А у меня ведь ноги тоже не чужие, не напрокат взятые… Обе мы вдовы горемычные, чего нам друг дружке язык показывать? Я твою нужду вот как понимаю! — Сторожиха провела ребром ладони по горлу.
Она прошлась по избе, поводя крутыми плечами, в плисовой жакетке, резиновых ботах и ярком полушалке.
— Дома твой квартирант?
Константин отвел ситцевую занавеску, вышел из-за перегородки, поздоровался с Нюшкой за руку.
— Что стряслось? — спросил он.
— Может, еще стрясется, раз начальство звонит! — посмеиваясь, сказала Нюшка. — Позовите, грит, мне срочно вашего парторга, вас то есть!..
«Все ясно — Коровина проинформировали!» — подумал Константин, продолжая молча смотреть на нарядно одетую сторожиху.
— Велел вам позвонить в райком, — договаривала Нюшка, пытаясь догадаться, как относится парторг к этому воскресному вызову. — Буду, мол, ждать. Пусть поторопится, это вы то есть…
— Хорошо, я сейчас…
Он уже справился с замутившей его неприязнью и быстро собирался. В последние дни по Черемшанке носились слухи один нелепее другого. Люди собирались кучками у магазина, у колодцев, на фермах, говорили, что Лузгин, чтобы принудить людей продавать скотину в колхоз, намеревается лишить колхозников пастбища, на которое они вот уже два десятка лет гоняли своих коров. Называли и цену, какую он предполагал платить за килограмм живого веса, но откуда взялась эта цена, никто толком не знал, а спросить и проверить было не у кого: Аникей не показывался ни в правлении, ни на улице, а, сказавшись больным, отсиживался дома. Однако каждый день его навещали самые разные люди, — то доярка, то бригадир, то зоотехник. Все считали, что Лузгин не стал бы зря поднимать шум, если бы не надеялся выполнить то, что обещал, — как-нибудь извернется, найдет какую-то замену мясу и молоку, у него всегда что-то есть в запасе такое, о чем никто не знает. Не лыком шит мужик, чтоб лезть в драку с пустыми руками!