— Давайте без демагогии, Сергей Яковлевич! Можно подумать, что вы у партии на особом счету и только на вас она и опирается!
— Я попросил бы вас выбирать выражения!
— А что тут выбирать — авантюра всегда авантюра, как ее ни прикрашивай!
— Вы что же, считаете себя умнее Центрального Комитета? — повысил голос Коровин. — Скажите какой мудрец и провидец!..
— А при чем тут Центральный Комитет? — Константин обрел вдруг удивительное спокойствие, подобное с ним случалось и раньше, когда все напрягалось в нем до предела и мысль становилась ясной и острой. — Если кто-нибудь в Москве поддержал эту инициативу, вы что ж, предлагаете мне перестать думать самому?
— Короче! — резко оборвал его Коробин. — Не будем сейчас дискутировать, обождем до другого раза. А пока, будьте добры, отмените то общее собрание, которое вы наметили.
— Не могу. Мы уже вывесили объявление, и все знают, что оно должно завтра состояться…
— Снимите объявление, придумайте любой повод, но чтоб собрания не было…
— Я этого делать не буду. — Мажаров слышал, как тяжело дышал в трубку секретарь. — Если хотите — приезжайте и снимайте сами… Но тогда мне придется обратиться в областной комитет! А возможно, и в ЦК!
— Я так и знал, что вы окажетесь склочником и жалобщиком! — сердито заключил Коробин. — Ну что ж, обращайтесь куда хотите… Но должен вас предупредить, что нам придется всерьез подумать, сможете ли вы быть парторгом в Черемшанке.
— Не запугивайте меня! — ответил Константин. — Быть мне здесь парторгом или нет, не вы будете решать, а коммунисты!
Он повесил трубку и только тут вспомнил о Нюшке. Уронив на пол тряпку, она стояла у двери и смотрела на него с нескрываемой жалостью.
— Уезжали бы вы отсюда, Константин Андреевич. — Она пугливо покосилась на дверь. — Все равно сживут вас со свету… Сживут!.. Или так замарают, что за всю жизнь не отмоешь!
— Грязь не сало, высохло и отстало! Так, что ли, говорят? — Ему было неловко, что он плохо подумал о женщине вначале, и вместе с тем было радостно, что ошибся. — Если вы все меня поддержите, никто страшен не будет! А бросите на произвол судьбы, тогда, конечно, сомнут…
— Да я-то чем могу вам помочь, чудной вы мужик! Какая во мне сила?
— Такая же, как и во мне…
— Ну уж с вами они легко не сладят! — Она словно спохватилась, что еще минуту тому назад говорила совсем другое, и засмеялась: — Ну, бог по выдаст, свинья не съест!
Константин стремительно вышел из комнаты, ветром сорвался с крыльца. Сейчас он не имел права терять ни одной минуты!
Он обрадовался, застав Дымшакова на конюшне. Тот стоял, широко расставив ноги, и играючи кидал вилами навоз на телегу. Увидев Константина, он только кивнул ому и начал торопливо поддевать пласты потолще, чтобы скорее загрузить телегу.
— Трогай! — крикнул он возчику и подошел к парторгу. — Чего такой хмурый?
У Егора чуть дрожали руки, пока он сворачивал цигарку и слушал Константина.
— Н-да, окружают со всех сторон, гады! А что, если нам не послушаться Коробина и все-таки провести собрание? Есть у нас Устав или нету?
— Нет, мы не должны объявлять войну райкому, как бы мы ни были правы! — помолчав, сказал Константин. — Представь, что Иван Фомич ни сном ни духом не ведает, что Лузгин выступил на областном совещании, ни с кем в деревне не советуясь.
— Может, и так, — согласился Дымшаков. — Но назад он ого тоже не станет заворачивать — больно большой камень в воду бросили, и круги далеко пошли… Да и на самого Пробатова, наверное, жмут…
— Ну, Иван Фомич не из тех, кто ходит на полусогнутых! — горячо возразил Константин. — Если узнает, как насильничают тут Лузгин и Коробин, он сразу их поставит на место!
— Тогда чего ж ты мешкаешь! Бери коня и скачи в район! Зайди к Бахолдину, с ним посоветуйся, и если что — звони в обком!
Егор взял в хомутовке седло и вывел из конюшни рыжего меринка.
— Все лошади в разгоне, а этого, словно чуял, придержал!
Константин нетерпеливо принял из рук конюха поводья, вставил ногу в стремя и рывком очутился в седле.
— А как быть с объявлением? — Егор смотрел на него снизу, прищурив острые синие глаза.
— Пускай пока висит… — Напружинив в стременах ноги, Константин ударил в бока коня, и меринок взял с места бодрой рысью.
Все, что происходило сейчас вокруг Мажарова, жило какой-то обособленной от него жизнью: протарахтела мимо телега, но он будто пе увидел ее; завязший в обочине грузовик с завываниями выбрасывал из-под заднего колеса вихри жидкой грязи; женщина в полосатой юбке и яркой алой кофте стояла на бугре и глядела вдаль, затенив ладонью глаза; отставший от кобылы жеребенок мчался по высохшему бурьяну, тревожно и призывно ржал, высоко вскидывая рыжую голову.