Выбрать главу

Люди, съехавшиеся на похороны, несли гроб на руках через весь городок, меняясь по очереди, перехватывая концы рушников; школьницы несли обитую красным кумачом крышку гроба; протяжно вздыхали и ныли трубы оркестра; стояла пыль; удушливо пахло цветами. Опережая процессию, два вихрастых белобрысых мальчугана гнали перед собой сверкающие металлические обручи, пока кто-то из взрослых не остановил их.

На кладбище под легким ветром трепетала листва берез, от восково-белых, словно свечи, стволов струился тихий свет, на могильных холмиках дрожали солнечные пятна, колыхалась мягкая шелковистая трава. Когда умолк оркестр и начал говорить Коробин, толпа обнажила головы, застыла в печали. Бесцветные слова Коробина шелестели, как бумажные цветы рядом с живыми, в которых утопал гроб.

Стоя у края осыпающейся комьями могилы, Константин смотрел сквозь наплывы слез на заострившееся лицо в гробу, на пергаментно-сухонькие кулачки, покойно лежавшие на груди. «Какое кощунство! Какая ирония, батя! — думал он. — Последние слова, что звучат над тобой перед тем, как тело твое предадут земле, говорит тот, кого ты не уважал, считал ничтожным политиканом и карьеристом, с кем ты ссорился и продолжал бы бороться, если бы остался жив!..»

Свежий глинистый бугор завалили венками и цветами, толпа начала таять и расходиться, и только одна безутешная Дарья Семеновна, обессилев, все еще стояла на коленях.

— Куда мне теперь торопиться, Костя? — сокрушенно шептала она. — Моя жизнь кончилась, сошла, как ржавый обруч с бочки…

Константин поднял ее, отвел домой и, пообещав наведаться, вернулся на площадь, где возле коновязи его поджидал Дымшаков.

Егор сидел на телеге, свесив ноги, дымил махрой, был напряженно-суров и угрюм.

— Ну что ж, пора двигаться. — Константин надрывно вздохнул.

— Не велено спешить! — Егор судорожно, одной щекой усмехнулся, как бывало с ним в минуты крайнего озлобления. — Прибегала Варька, секретарша коробин-ская, велела и тебе и мне остаться на бюро. Видать, не терпится Коровину показать свою власть, коли в такой черный день заседать решил! Совсем закрыл совесть в ящик, а ключ куда-то выбросил!.

«И мертвый ты, батя, остаешься для него опасным! — приваливаясь к охапке старой соломы в телеге, думал Константин. — Он наверняка знает, что я отправил письмо, и, чтобы предупредить проверки и сигналы сверху, хочет продемонстрировать единство, связать всех общей ответственностью!»

Итак, над Константином снова нависла угроза, но, потеряв единственного родного чел'овека, он сейчас с полным равнодушием относился к собственной судьбе. Не все ли равно, что станется с ним, когда беда пришла в Черем-шанку, когда рядом нет больше его бати?

Он лег на спину и, затенив ребром ладони глаза, посмотрел в небо над площадью, на пухлые, лениво плывут щие облака. Как им не стыдно? Зачем они затеяли это в день похорон? Но он тут же отрешился от этой мысли и подумал, что над кладбищем, над светлыми березами тоже плывут вот эти же ослепительные, чистые облака, но батя, батя уже никогда не увидит их… Стало тепло глазам, но он не пошевелился, боясь обнаружить свою слабость перед Дымшаковым. Егор курил одну цигарку за другой, кашлял, слезал с телеги, чтобы подбросить коню травы, и опять вздыхал рядом. Сквозь прикрытые веки Константин видел его насупленное лицо, диковатый, разящий белизною белка глаз — густо-синий, в зарослях рыжих ресниц, немигающий, с темным нацеленным зрачком…

Скоро их позвала Варенька, выбежавшая на райкомов-ское крыльцо. В коридоре Константин столкнулся с Вершининым, тот схватил его руку, зашептал доверительно:

— Слушай, Костя… Я бы на твоем месте пошел сейчас в кабинет Коровина — там Пробатов, Инверов — и поговорил бы с ними начистоту!.. Зачем доводить до такого скандала?

— Я не понимаю, о каком скандале ты говоришь? — с трудом справляясь с острой; вдруг вспыхнувшей неприязнью к этому райкомовскому баловню с пушистыми девичьими ресницами, спросил Константин и осторожно высвободил руку. — Ты что же мне советуешь? Еще до заседания поплакаться Пробатову в жилетку, покаяться, вымолить прощение неизвестно за что, предать интересы черемшанцев и признать правоту Коровина и таких послушных членов бюро, как ты?.. Ты сам это придумал или тебя попросил об этом Коробин?

— Ну вот. — Пухлые, как у ребенка, губы Вершинина дрогнули. — Ну что я тебе сказал, чтобы ты так говорил со мной?.. Мы же всегда были хорошими товарищами!.. Поверь, окажись я в такой же ситуации, я, может быть, поступил бы так же… Но ведь мы коммунисты, Костя! Мы доляшы подчинять свои страсти и настроения общей цели — разве не так?