За ужином братья жаловались — такая жара, что в поле невозможно прикоснуться к раскаленным частям машины, в кабине трактора задыхаешься от пыли, угораешь от керосина. Потом они начали делиться тем, что услышали за день от других, и голоса их дрожали от гнева. Каждое утро в Черемшанку наезжали Коробии к Анохин, вызывали по очереди тех, кто в свое время увел свою корову, и советовали продать ее снова. На кого не действовали просьбы и уговоры, тем угрожали, и в конце концов мужик присаживался к столу и писал заявление, предлагая колхозу купить у него корову. Было особенно нелепо, что массовые закупки скота вели сейчас, когда стало уже очевидно, что сена в нынешнем году заготовили значительно меньше, чем в прошлом, что кормов не хватит даже на то стадо, которое имелось. Но это не останавливало Коровина, и он, как на службу, приезжал в правление, садился за председательский стол и, поставив карандашом птички в списке, начинал свой трудовой день. Нюшка бегала из конца в конец деревни, приглашала, кого приказывали, на беседу с секретарем райкома. Ему ревностно помогал Анохин, и, когда секретарь, израсходовав свои доводы, был уже бессилен повлиять на какого-нибудь упрямца, Иннокентий недвусмысленно намекал, что собрание имеет право поступить с несознательным членом артели со всей строгостью — лишить, например, половины приусадебного участка, а при особых обстоятельствах даже выслать из Черемшанки. Не сдавались, не уступали только немногие, вроде Дымшакова и Авдотьи Гневышевой… Упорствовал пока и бывший парторг Мажаров, не уезжал из Черемшанки, словно не признавал себя побежденным и надеялся что-то доказать и себе и людям. Они подали с матерью заявление, чтобы их приняли в колхоз, и теперь каждый день по нарядам бригадира ходили в поле… После того как его исключили на том бюро из партии, Ксения не видалась с Константином и, по совести, даже боялась столкнуться с ним где-нибудь на улице — она не хотела показываться ему с таким животом, с лицом, обезображенным темными пятнами. А Мажаров, точно щадя ее, тоже не показывался… Никодим как-то высказал догадку, что скот скупают, чтобы выполнить непосильные обязательства по мясу, но Ксения отказывалась верить этому, хотя в душу уже закрадывалось сомнение — ведь не было никакой логики, никакого здравого смысла в том, что совершал сейчас Коро-бин! Решившись на такие крутые меры, он мог теперь пойти на что угодно, чтобы доказать, что взятые обязательства выполнимы. Эта догадка походила на правду; об-наруживались кое-какие прорехи и провалы в плане, и нужно было сразу как-то на ходу исправлять их. После первых оттепелей в Черемшанку привезли прямо из инкубатора четыре сотни утят, зоотехник Зябликова металась, не зная, где их размещать, чем кормить. На окраине деревни всю зиму пустовала изба, туда на голый грязный пол вывалили пушистые, беспомощно попискивавшие желтые комочки. Протопив печь, сварили три чугуна пшенной каши, накрошили на доске сваренные вкрутую яйца, налили в железные противни воды… Утята трепыхали крылышками, сбивались, дрожа, в кучи, никто не знал, как их кормить, как за ними ухаживать. На другой же день они стали дохнуть, а через две недели изба опустела, остался лишь загаженный пол и разбросанная по нему пшенная каша…
Роман, бешено посверкивая глазами, рассказывал о ходивших по деревне слухах, ругал себя за то, что поддался газетной шумихе и поверил, будто на самом деле в нем здесь нуждаются. Он похудел, ходил мрачный, но сквозь злость и недовольство пробивалось в нем что-то упрямое, словно он жил и работал сейчас в Черемшанке только потому, что хотел кому-то что-то доказать… «Пусть Аникей не надеется, что процарствует до второго пришествия! — говорил он. — Видно, не все идет складно, если ему приходится идти на обман и хитрость». В Приреченске началась сдача мяса по обязательству, и рассказывали о случае с председателем соседнего колхоза, ставшим посмешищем всего района. Он купил в райпотребсоюзе тонну масла, поступившую в продажу населению, и сдал вместо мяса, потому что такая замена разрешалась. Конечно, колхоз на этом терял много денег, но зато председатель оказывался в выигрыше перед районным начальством. Не успел он проделать эту операцию, как масло, сданное им, закупил другой председатель колхоза. Ни мяса, ни масла на складе не прибавилось, но с обязательствами дело продвинулось вперед. На эту злополучную тонну уже зарился третий, но тут хитрость раскрылась, и Коробину, несомненно знавшему об этих махинациях, пришлось строго наказывать всех. Поговаривали, что он добивается каких-то особых льгот для своего района, так как засуха якобы нанесла огромный урон всем хозяйствам. Он просил областной комитет прислать комиссию, которая на месте установила бы размеры бедствия и освободила район от повышенных поставок. Что в этих слухах было правдой, что выдумкой, установить было трудно. Однажды, оказавшись в предзакатный час в поле, Ксения услышала густой утробный рев стада, оглушительные, частые выстрелы кнута, дробный и глухой топот копыт. По дороге, взбаламутив пыль, точно под прикрытием красной завесы, двигалось большое стадо, за ним, сбившись в кучу, угрюмо шагали женщины. Около пастуха, который шел обочиной дороги и не позволял коровам разбредаться, суетилась маленькая остроносая женщина с заплаканным лицом, и Ксения узнала в ней зоотехника Зябликову.