— И не собираюсь! Он тебе похлестче давал характеристику, так что вы квиты! — Она рассмеялась. — Руку и сердце мне предлагал! На полном серьезе!.. Забудем, мол, неприятное прошлое, уедем жить на край земли, куда, в общем, сама пожелаю, и заживем, как голубки, любя и воркуя… Я ему детей нарожаю, а он мне будет по гроб жизни верный!
— Ну и что же ты ему сказала? — насупясь, спросил Коровин. — Неужели в морду не плюнула?
— Зачем? Я и мечтать о таком не могла, это же для меня лучший подарок в жизни!..
— А яснее не можешь?
— Видишь ли, Сережа, мы, бабы, прощаем мужикам многое, но не все подряд. Так и я. Открыла дверь настежь и говорю: тубо! На место!
Коробин захохотал, стянутое суровостью лицо его пошло вдруг морщинками, он замычал от радости.
— Ай да Лиза! Вот за это хвалю!.. Так ему, подлюге, и надо! Куда же он манил тебя? Он ведь в Москву собирается, в Высшую партийную.
— Это он тебе для отвода глаз порол про школу-то! Никуда он не собирается, да и не примут его туда. У него даже полного среднего нет. Надо же было как-то от тебя отвязаться, вот и выдумал!.. Просто дает деру, чтоб о нем тут забыли, и концы в воду!..
— Пускай чешет! — Коробин махнул рукой, вкладывая в этот жест все презрение к человеку, обманувшему его ожидания, подошел к Лизе, тронул нежный, смуглый от загара подбородок. — Скажи, а за меня бы ты пошла? Только честно! Я не обижусь…
— Начистоту хочешь?
— А зачем обманывать? И так кругом одно вранье, так хоть ты скажи правду!..
Лиза выпила, жмурясь, подышала на руку.
— 3а тебя я бы тоже не пошла, Сережа. Хоть на одну доску с Анохиным я тебя не ставлю…
— Причина? — Он жалко и пьяно ухмыльнулся. — Рожей не вышел?
— Э-э, кто из баб глядит теперь на рожу? — Лиза грустно улыбнулась. — Просто вы, мужики, стали какие-то ненадежные, что ли… Носите штаны, как мужикам положено, и хоть считаете себя хозяевами жизни, а увая^ать вас вроде не за что. Пойти за вами, закрывши глаза, не пожелаешь… Чего-то не хватает, чтобы целиком держаться за вас, верить, что хребет у вас крепкий. Ни силы у вас настоящей, ни убеждений. Спать с вами еще можно, но детей от вас рожать — страшно!.. Лучше уж одной мыкаться и только на себя надеяться, — Лиза положила руку ему на плечо. — Вот тебе и вся моя правда… Ты не хуже других, но и в тебе того, что нам, бабам, нужно, тоже нету, — не обижайся, Сережа, но ты тоже мужик без хребта!
— Наговорила чепухи всякой! — забубнил Коробин. — Больно разборчивая стала! Ну, допустим, я не по тебе, а как идейный товарищ Мажаров? Его тоже в общую свалку валишь?
— Костю ты не трогай! — Лиза встрепенулась. — Такие редко в жизни попадаются! Он хоть и блажной немного, но огонь у него в душе для людей горит, и возле него согреться можно. Но Костя тоже не для меня, вернее, я не для него.
Она хоть и захмелела, но говорила по-прежнему легко и свободно, и Коробин обиженно и молча слушал ее, пил, все подливая себе из бутылки, и уже порой плохо соображал. Лиза сбросила халатик, села на кровать, протянула руку к выключателю, щелкнула и прошептала в темноту:
— Ну, хватит переживать!.. Иди сюда, я тебя пожалею!
Вглухую полночь поезд стал замедлять ход перед знакомой станцией, и Степа-ну показалось, что вот сейчас, вместе с поездом, не выдержав напряжения последних минут, остановится и его исстрадавшееся сердце. Уже более часа он торчал в темном тамбуре, курил одну сигарету за другой, смотрел на проносившиеся за стеклом перелески, мигавшие издалека огоньки каких-то деревень и, услышав дробный перестук колес на стрелках, дернул на себя дверь. Он чуть не задохнулся, жадно хватая ртом теплый, парной после недавнего дождя и дневной жары воздух и саднящий ноздри запах угля и дыма.
— Успеете, гражданин! Успеете! — сердито забубнила сзади проводница. — Свалитесь, а нам за вас отвечай!
Не слушая, он подхватил чемодан, соскочил на ходу с подножки вагона, пробежал по сухо потрескивающему песку, оглушаемый ударами сердца, и вдруг остановился, увидев, что, кроме него, никто больше не сошел с поезда. Перрон был пуст, лишь на краю маячила одинокая фигура дежурного с флажком. Под козырьком высокого фонаря мельтешили ночные мотыльки, тени от них суетно метались по желтому песку.
Все здесь было привычным, давным-давно обжитым, мало что изменилось за годы его скитаний — и низкое кирпичное здание вокзала, и густые заросли палисадов по обе его стороны, и маленький без окон домик с огромной вывеской «Кипяток». Новыми были только серые башни элеватора, высившиеся за станцией.