Степан верил и не верил Кузьме, хотя тот рассказывал обо всем так, что трудно было не верить. От Егора Дымшакова можно было ожидать и такое — этот пройдет через все стены, а своего добьется!
— Что теперь в вашем районе творится — карусель чистая! — Кузьма не то захлебнулся, не то всхлипнул от восторга. — Уполномоченные забегали, как тараканы, когда их из избы выкуривают!.. Наобещать наобещали, а долг отдавать нечем, вот и бегают по домам, у кого поросенка просят продать, у кого гуся, у кого куренка, да разве этой малостью такую дыру заткнешь?
Кузьма схватил чемодан и выскочил на крыльцо. Степан вышел следом. Еще не светало, но предрассветная муть уже разбавляла густую темень, сквозь нее проступали ближние домики станционного поселка, виднелась, как глубокий шрам, дорога.
— Вот бы с таким человеком познакомиться, как ваш Егор, а? — Кузьма закинул ногу, плотно уселся на переднее сиденье, засмеялся. — Ну, держись за меня, если жизнь не надоела!
Они оседлали мотоцикл, и не успел Степан оглянуться, как машина вынесла их за окраину поселка, запылила, несмотря на прошедший ночью дождик, помчалась среди отливающих медью хлебов, рывком оседая в рытвинах и точно обрывая все внутренности…
— Как же ты жену вез по такой дороге?
— А она у меня привычная! — гогоча, отвечал Кузьма и все прибавлял газу. — Легше будет рожать, когда растрясет как следует!.. Физкульту-у-ра, брат!
Надрывисто ревел мотоцикл, то взмывая вихрем на бугры, то плавно стелясь по низине, и порыжелая рожь зыбилась перед глазами, как море, готовое захлестнуть крупной волной узкий коридор между хлебами. Чемодан бултыхался сбоку, рвал руку, но Степан не чувствовал ничего — ни свистящего ветра в ушах, ни резких толчков на рытвинах. Он видел себя бредущим в жалкой оборванной колонне пленных, падающим от изнурения и слабости. Иногда колонна растекалась, превращалась в толпу, и тогда ее со всех сторон окружали на мотоциклах автоматчики, лающими голосами подгоняли отставших. Порою раздавался сухой, как треск палки, выстрел, и кто-то оставался лежать на дороге, зарывшись лицом в теплую пыль чужой земли. Зловеще клекотали машины, удушливая вонь от выхлопов застилала все вокруг, и Степану казалось, что еще минута, другая, и он тоже не выдержит и рухнет, и свет померкнет в его глазах…
— Ну как там за границей жизнь: слаще нашей? — кричал на ветер Кузьма, стараясь перекрыть гул мотоцикла. — Или как говорят: хорошо там, где нас нет?
— У кого карман набит, тот и живет! — также орал в ответ Степан. — Да не в сытости счастье!.. Обклей тебя деньгами, а если душа голодная, то какая в том радость!
— Вот! Вот! — соглашался Кузьма, но не унимался, пытал еще: — А ты чего долго плутал-то? Не пускали, что ль?..
— Контузило меня, оглушило, и я в плен угодил, понимаешь?.. Чуть не подох в лагере — не знаю, как и вынес все!.. А под конец, когда немцев прижали, они стали подчистую решать людей жизни! И наш лагерь хотели извести!.. Мы в побег ударились и через другую границу перемахнули — в Голландию попали!.. А как война кончилась, я хотел домой сразу, а тут вести дошли — кто был в плену, того дома в лагеря сажают за измену… Тут я призадумался. И домой боюсь писать — как бы худо ребятишкам и жене не было. Да и стращали охочие люди изо дня в день — мало, мол, что сам пострадаешь и вся твоя жизнь под откос пойдет, но и на детей твое клеймо ляжет, всю жизнь будут с ним жить и не соскребут… Вот так я и промучился несколько лет. А потом начал хлопотать и в посольство наше писать. Да и здесь натерпелся страху — а вдруг, дескать, откажут, тогда куда, в петлю лезть? Раз-ре тебя там кто станет после этого на работе держать? Мигом за ворота вышвырнут — и подыхай как собака… Нет, браток, этого тебе не понять, что значит без родины жить! Сказали бы — ползи до России ползком, и пополз бы, лишь бы до своих добраться, хоть умереть, но дома, на своей земле…
— Оно известное дело — родина! — радостно подытожил Кузьма.
Они вырвались из перелеска на бугор, и внизу в рассветной дымке открылась родная деревня.
— Это не твоя Черемшанка будет? — закричал Кузьма. Избы еще тонули в молочном тумане, но где-то за ним уже всходило солнце, расцветая желтым цветком.
Степан не выдержал, вскинул руку на плечо мужика.
— Останови, друг!