Встреча у заброшенной усадьбы начала было забываться, когда однажды брательник чуть свет забарабанил кулаком в дверь.
— Ты что, Никита? Горим мы, что ли?
— Горим, но без дыма! — простонал брательник, — Дымшак со своим шурином уже больше недели как по Москве гуляют!..
— Ну и пускай гуляют, раз у них денег много! Нам-то какая забота!
— Денег у них хватит — ты об них не болей! Всем миром, всей деревней на дорогу собирали!
У Аникея отпала охота шутить, он забегал по горнице, размахивая портянками, искал запропастившиеся сапоги, наградил тычком Серафиму, бросился в сени к рукомойнику, лил воду на загривок.
— Это, выходит, целый месяц! Втихомолку! За нашей спиной. А,мы сном и духом не ведали! Это Мажарова и Дымшака работа! — кричал он. — С чем хоть подались-то? Не с пустыми же руками?
— Письмо повезли — вся Черемшанка подписалась! Аникей опустился на табуретку, совал в рот куски хлеба, зачерпывая со сковородки растекшиеся желтки яичницы, и не находил ни одной спасительной мысли.
— Кто сказал-то? Может, брешут?
— Краем уха сам услышал — бабы шептались в мойке, а я за дверью стоял… Бригадир Тырцев и тот деньги на это дело жертвовал.
— Сегодня же в три шеи выгоню!
— Не горячись, Аникей!.. Еще хуже можешь сделать! Не кидай солому в огонь, жару и так хватает!..
— Так что же, прикажешь сидеть и ждать, когда нам руки назад скрутят? Нет, я им живой не дамся!.. Не может того быть, чтоб я на них управу не нашел!.. Иди к шоферу — пусть заводит «газик»!
Он заранее знал, что зря сгоняет в район машину, но сидеть на месте не было никакого терпения. Пока едешь, двигаешься, есть хоть видимость, что можешь что-то сделать, что ты по-прежнему в силе…
Не переводя дыхания, он прыжками одолел райкомов-скую лестницу, двинулся, не глядя на секретаршу, прямо к темному тамбуру двери, но Варенька встала на пути, развела в стороны руки:
— К сожалению, Аникей Ермолаевич, нельзя! Товарищ Коробин никого сегодня не принимает!
Его будто окатили с головы до ног ледяной водой, и он не сразу отошел от тамбура. Последние месяцы он, никого не спрашивая, входил в кабинет секретаря, тот всегда радовался, увидев его, и вставал навстречу. Нет, тут что-то кроется! Неспроста дан секретарше такой наказ!
И Аникей смирился. С Варенькой не имело смысла ссориться — вроде малая сошка, а от нее многое зависит. Аникей притворно завздыхал, расхаживая по приемной, сделал скорбное лицо и «по секрету» выложил ей про ходоков. Варенька отнеслась к этой новости довольно спокойно, но в ответ на доверительность поманила пальчиком и, когда Аникей наклонился к ней, подставляя ухо, зашептала, показывая глазами на тамбур:
— У него комиссия из Москвы… Понимаете?.. Бахолдин написал письмо, и вот теперь будут все проверять! Только!.. — И секретарша приложила пальчик к губам, строго свела бровки.
— Так он же помер, Бахолдин-то!.. Что пользы теперь проверять?
— Вот умер, а факты живые… Говорят, он написал это письмо в день своей смерти, понимаете?
На лбу Аникея проступил пот. Он вдруг понял, сколько весит теперь каждое слово ушедшего из жизни секретаря и какой печатью доверия скреплено. Такому письму не поверить нельзя, поэтому будут рыть до конца, вроде сам Бахолдин незримо, вместе с членами комиссии, станет обходить знакомый район. От такой комиссии не спрячешься за бумагами, ее не обведешь вокруг пальца, не ослепишь цифрами сданного мяса!
Покружившись по комнате, Аникей подсел к Вареньке — а что, если набросать записку Коробину, сообщить о ходоках? Может, она положит ему на стол? В его положении знать о таком факте не мешает.