Это был выход, по крайней мере честный, он мог бы снять хотя бы часть вины, которую люди не прощают даже После смерти. Правда, было жалко мать, он представил себе ее лицо, подумал, как она будет убиваться, как останется на старости лет безутешной… Достал чистый лист бумаги, пляшущими пальцами взял карандаш. «Мама, прости… — Горло захлестнуло будто петлей. — Ты поймешь меня, иначе я не мог… — Внизу на площадке играл оркестр, шаркали подошвы, ему показалось, что он слышит вдали смех дочери. — Простите и вы, родные и близкие…» Он не подписал эти несколько слов, боясь, что войдут жена и дочь. Вытащив из шкафа чемодан, порылся, нашарил в углу браунинг. Железо холодило руку. Браунинг показался удивительно тяжелым. Он лег на диван, лицом к спинке, навалился грудью на дуло, нащупывая сосок, и выстрелил…
На земле уже хлопотала осень, собирая в роще вороха отпылавшей листвы, провожая на юг журавлиные стаи — они проплывали длинными, покачивающимися косяками над Черемшапкой, роняя в ясную тишину скрипучее курлыканье. Иногда они летели так низко, что был слышен тугой шелест их крыльев. Прощальный крик журавлей бередил сердце тоской по неведомым странам, щемящим сожалением о жизни, в которой так много потерь и разлук. Исподволь надвинулись затяжные дожди, лили день и ночь, не переставая. Захлебнулись от мутных потоков овражки, раскисли дороги, копотный, тяжелый дым стлался по разбухшей от влаги земле. Вся деревня погрузилась в мглистые сумерки, будто ушла под воду. Потом в разрывах облаков проглянуло чистое, словно выстиранное и заново подсиненное, небо, наступили погожие, холодные и прозрачные дни. По утрам бодряще подмораживало. Из края в край Черемшанки разносились звонкие голоса ребятишек, бежавших в школу…
В один из таких деньков Константин поднялся рано, прошел седым от инея двором, толкнул плечом калитку. Улица была тиха и пустынна, лишь где-то поблизости с льдистым шорохом лилась вода. Он не сразу догадался, что это облетает с тополя чудом уцелевшая последняя блеклая листва. Под редкими и слабыми порывами ветра, налетавшего невесть откуда, с макушки тополя срывались два-три листа, каляных, охваченных ночным заморозком, кувыркались в воздухе, бились хрупкими льдинками о другие листья, сшибая и увлекая их за собой, и тогда казалось, что это течет сверху, ломаясь и похрустывая, зеленая водопадная струя.
Константин стоял не шевелясь, слушая, как сбрасывает листву тополь, потом будто очнулся, провел рукой по голому подбородку, испытывая непривычную неловкость. Неужели это потому, что вчера вечером он наконец сбрил свою надоевшую бородку?
Протарахтела мимо телега, доверху груженная белыми кочанами капусты, возчик Саввушка сдернул с головы кепку и потянул вожжи, заваливаясь назад.
— А я гляжу издали, будто незнакомый какой мужик стоит! — радостно закричал он и засмеялся. — Срезал метелку — и враз помолодел! Теперь от девок отбою не будет!.. Хошь не хошь, женишься, а? Дом-то твой рубят?
— Под крышу вывели, скоро отделку начнут.
— Добро! Была бы крыша над головой, а невесту тебе мы живо сыщем!
Саввушка отыскал на возу крупную кочерыжку, обстругал ее перочинным ножом, подал Константину.
— Побалуйся, пока председателя еще не встретил. А то как на Егора наскочишь, забудешь, как тебя зовут! — Саввушка покачал головой, вздохнул. — Ну что за окаянный мужик! Прибежал чуть свет на конюшню, будто я без него не разберу, где у меня хомуты, а где седелки! Наорал зря, потом на ферму поскакал, а сейчас, поди, уже около правления разоряется, дает прикурить тем, кто на работу опоздал… Да-а, этот мужик теперь никому покою не даст — себя загоняет до смерти, но и другим тоже продыху не будет!..
— Ничего, обомнется, дай срок. — Константин смеялся, не разжимая губ. — Это пока ему все в диковинку, а там войдет в колею и ровно потянет…
— Вроде необъезженный конь, что ли?.. Навряд ли Дымшак кому позволит взнуздать себя — не тот характер!.. Уж Аникей как только ни пробовал с ним, с какой стороны ни подходил, хотел ему в зубы удила всунуть, а кончилось тем, что сам без зубов остался!..