Он быстро пересек улицу, пробежал двором и задержался перед дверью в сенях. В доме звучали рассерженные голоса, но стоило ему перешагнуть порог, как голоса смолкли.
Почти вся семья Яранцевых была в сборе, он не видел только Ксению и Васену. Хозяин дома стоял на коленях возле раскрытого сундука и что-то торопливо запихивал туда, отмахиваясь от жены, которая пыталась помочь ему. По горенке, попыхивая папиросой, расхаживал Роман, иа корточках около стены сидел в ватнике Никодим, мрачно следил за суетливыми движениями отца, рядом с ним горбился в потертом кожушке дед Иван, как нахохлившаяся на насесте старая птица.
— Добрый день! — громко сказал Константин и обежал горенку. — А где же…
Он тут же осекся, наткнувшись на сердитый взгляд Пелагеи.
— С ребенком пошла погулять, — сказала она, но, очевидно устыдившись своей неучтивости, тихо добавила: — Скоро придет!.. Видите, какой у нас в доме ералаш поднялся!.. Одной загорелось ехать, другому вся жизнь стала вдруг не по нутру, вот и выпряглись все и тащат кто куда…
— Не зуди, мать! — сурово остановил ее Яранцев. — Пришел, значит, нам такой срок, а днем раньше, днем позже — какая разница?..
— Теперь больно все умные стали, не приведи господь! — не вытерпев, фальцетом крикнул дед Иван. — Никто ии с кем не считается, всяк сам по себе и все врозь, куда кривая вывезет, — так и живем:, пока смерть не подкараулит… А там уж думать нечего — полный расчет придет!
— Как же так, Корней Иванович? — разводя руками, проговорил Константин. — Выходит, все в семье против, а вы уезжаете!
— А я никого не неволю! — Корней хлопнул крышкой сундука и поднялся, отряхивая пыль с колен. — И никому не клялся, что буду тут свой век доживать… Земля вон какая — все по ней ездят, куда желают, а я чем хуже других?
— Да кто же вам запрещает ездить? — горячо возразил Константин. — Для этого совсем не обязательно бросать родной дом! Сами в Москве побывали, хлопотали за всех и вот на тебе — плюете на все и бежите куда-то!.. Не верите, что жизнь тут наладится — так, что ли?
— Наладится-то наладится, а мне уж ни к чему. — Корней присел на сундук, нашарил кисет в кармане, стал сворачивать цигарку. — Устал я…
— Мы вам путевку выхлопочем в санаторий! — пообещал Константин, загораясь робкой надеждой, что ему удастся убедить старика в своей правоте. — Подлечитесь, отдохнете, а там мы и о пенсии подумаем…
Константин не заметил, как покинули горенку и сыновья, и жена, и дед Иван и он остался наедине с Корнеем, словно все надеялись, что без них он сумеет уговорить главу семьи.
— Вроде что-то отболело во мне и отвалилось, как короста, — вздохнув, проговорил Корней, и над головой его поплыл, расползаясь, ленивый дым. — Сам не знаю, что со мной сделалось… То, что вчера было главней главного, сегодня совсем стало не нужно!.. Что вы будете тут с Дымшаком плантовать — мне все едино… Извиняй, конечно, говорю, как оно есть…
— Но разве вам безразлично, как будут жить здесь ваши дети? — уже злясь на себя, что он так беспомощен и жалок, допытывался Константин.
— Пускай остаются — я им не судья! Я им сопли по-вытирал, поводил на помочах — хватит! — Корней не докурил цигарку и дрожащей рукой вдавил ее в землю цветочного горшка. — Они молодые, могут сто раз споткнуться и опять идти. А мне уж ничего не надо — будем вон с матерью внучку нянчить, и вся недолга. Пенсию себе исхлопочу, и заживем, как в песне поется, — молодым, дескать, завсегда дорога, а старикам, выходит, почет. Имею я право?