— Имеете, конечно, по зачем вы тащите за собой дочь?.. Ее здесь уважают, любят!.. Она вон в какой драке устояла и победила!
— Да я, может, из-за нее-то и еду отсюда! Кому я тут нужен, старый пень? И без меня жизнь встанет в свою колею… А ей как здесь жить? Вот посуди — осталась одна, как столб при дороге: хоть и всем видать его, а никому до него дела нет, все мимо едут… Еще скажешь, что на собрании ей в ладоши хлопают? Да что с тех ладошек, когда домой явится и опять одна?.. Все знают, от кого у нее ребятенок, кому она нужна с таким довеском?
— Да как вы можете так говорить? — почти в отчаянии крикнул Константин. — Да если хотите знать, то я…
— И про то догадываюсь! — сурово перебил его Корней и поднялся. — Да надо бы раньше про то думать, а сейчас, коли ветка от дерева отломилась, ее веревкой не притянешь, не приживется она… Может, на стороне она скорей корешки пустит и дело себе найдет, и человека, на которого можно будет опереться.
На пороге горенки показалась Ксения с белым свертком на руках, и Корней осекся, замолчал. Константин замер, боясь сделать лишнее движение навстречу Ксении, не спуская глаз с ее смуглого, омытого светом лица.
— Здравствуйте! — сказала она, придыхая и глядя на него с непонятной нежностью. — Боже мой! Вы сейчас совсем похожи на того Мажарова, с которым я когда-то танцевала в Доме культуры, помните?
Он кивнул и сделал робкий шаг к ней, наклонился над ребенком. В раструбе одеяла виднелось пухлощекое розовое лицо в кружевном чепчике, покрытый белыми крапинками нос, восково прозрачные веки с белыми, словно в муке, ресницами. Девочка сосала во сне пустышку.
— Сегодня утром, не поверите, она совершенно сознательно улыбнулась! — восторженно рассказывала Ксения. — Смотрела, смотрела и улыбнулась!.. Прямо чудо какое-то, правда?
Она стала разматывать одеяло, устраивая девочку в скрипучую плетеную кроватку, а он глядел на нее не отрываясь, дивясь той перемене, которая произошла с нею. Она как будто жила уже какой-то другой жизнью, далекой и от него, и от всего недавнего, и было в этой недосягаемости и отрешенности что-то такое, что вызывало и чувство зависти, и удивления, и не до конца осознанной ревности. Даже внешне она была в чем-то иной, точно материнство высветило ее всю изнутри, и озарение это проникло в глаза, в улыбку, в голос, придав ему неуловимую мягкость.
— Ну вот, часа два она будет спать! — Ксения наконец оторвалась от дочери. — Если пустышка выпадет, ты ей, тятя, дай, ладно? А мы немного пройдемся…
Корней качнул головой, угрюмо проводил их глазами. На кухне уже никого не было, одна мать возилась около печки и, отшатнувшись от шестка, улыбнулась Константину просящей и скорбной улыбкой.
Не сговариваясь, они пересекли улицу и зашагали напрямик к роще. Шуршали под ногами вороха ржавых листьев, за облетевшими деревьями, внизу под обрывом густо синела река в стружках мелкой ряби.
— Скажи, зачем ты едешь?
Он не заметил, как вырвалось у него это «ты», словно не было между ними долгих лет разлуки, просто он вчера послал ей записку: «Приходи в рощу, буду ждать тебя у серых камней», — и она пришла на свидание.
— Мне тяжело тут сейчас— Она прислонилась к толстому стволу тополя. — Ведь это подумать только, что я здесь вытворяла!.. Какой-то бред!., Кто же мне все это простит?
— Но где же, как не в родной деревне, ты сможешь доказать, что ты… ну, совсем не такая? — опять начиная беспричинна тревожиться, проговорил Константин. — Все же понимают, не твоя это вина!..
— Думаешь, спишут мой грех, потому что была глухая и слепая? — Ксения горько усмехнулась. — Нет, нет, куда-нибудь подальше, где никто меня не знает, и чтоб все заново!..
Лицо ее точно гасло, и каждое слово отдавалось в нем острой болью. Над ее головой в серых сучьях висел тонкий круг паутины, в нем сверкали оттаявшие после ночного заморозка бисерные капельки. Ксения стояла, запрокинув бледное лицо, и в расширившихся глазах ее дрожали слезы.
— Прости меня, Ксюша, — опустив голову, глухо сказал Константин.
— Не надо, Костя!.. Не надо!
— Не уезжай! — с безотчетным отчаянием попросил он, боясь, что она не дослушает и уйдет, уйдет именно в эту минуту, когда от ее слова зависела вся его жизнь. — Я виноват перед тобой больше, чем все. Но ведь я был тогда совсем мальчишкой. У меня никогда никого не было, кроме тебя!..
— О чем ты? Замолчи! — плача, выкрикивала она и пятилась уже от него. — Я не могу!.. Пойми, не могу!.. Ты же знаешь, от кого моя дочь… Да и вообще не о чем говорить… Зачем обманывать друг друга!..