Именно сейчас, с этой минуты, я мог считать явный конфликт с фракциями дворян временно исчерпанным. Следующий этап начнется, когда я сделаю дворян податным сословием, ибо налоги… да, налоги должны платить все, но богатые — в особенности.
— Славься император! Славься император! — надсаживаясь, вскричал брат Литон.
Толпа ответила шумным одобрением.
Обычно после этого должны были бы начаться трехдневные торжества, но обстановка, скажем так, не располагала.
Я откашлялся, поднял руку, призывая к тишине, и громко, без запинки, произнес заготовленные вчера слова — о вторжении Варвеста, о необходимости защиты рубежей, о том, что сейчас господин император направляется оборонять речные пристани, куда идут суда с войсками Рендора. Толпа внимала, гудела, я дирижировал ею настолько умело, словно всегда этим занимался, хотя — уверяю — именно сейчас это было несложно.
Закончил я так:
— Но прошу вас еще о внимании, граждане Норатора. Сейчас я уйду, но брат Литон — новый епископ Церкви Ашара, останется с вами, и прочтет мудрые слова о новой политике церкви! О бедности и смирении! О том, как ныне будет управляться наша великая церковь, о том, как ныне изменится для вас, простых людей Санкструма, жизнь!
Затем я совершил Знак Ашара, который репетировал перед зеркалом несколько дней.
Литон кивнул благодарно. На бледных его щеках пылал туберкулезный румянец.
Я положил руку на хилое плечо клирика.
— Брат Литон!
Толпа расшумелась. Я подумал: известие о том, что народу больше не придется платить церкви десятину, вознесет Литона высоко. Уменьшение налогов и поборов — вот те шаги, которые всегда — всегда! — давали политикам огромную популярность, а брат Литон ныне — такой же политик, как и я.
Все, мавр свое дело сделал. Передохнуть бы, да некогда. Я сделал шаг назад, отступая в тень портика.
Голос Алого раздался над ухом:
— Кардинал желает говорить с вами!
Вот как? Неужто пошел на попятный и хочет сообщить мне что-то важное?
Зря надеялся.
Как Роберт де Ниро в роли Крестного отца — он решил сделать мне очередное «Предложение, от которого невозможно отказаться».
Я прошел внутрь Храма, зажав корону под мышкой. Кот наладился следом, но я цыкнул, и он послушно остановился на пороге, принюхиваясь тревожно. Это на Земле кошкам дозволено входить в храмы многих конфессий, а как здесь — не ведаю, не хватало еще прилюдно осквернить главное святилище. Вот этого мне точно не простят и уж точно запомнят в день коронации.
Переступая мертвецов, я поймал себя на мысли: а ведь привык, здорово привык уже к покойникам. Нет больше ни страха, ни отвращения, ни даже сочувствия — если не знал покойника при жизни. Нет — и все. Огрубел ты, братец, впрочем, это вот огрубение на пользу, потому что без толстой шкуры в местных реалиях можно быстро кончится от стресса.
Кардинал был у алтаря, кто-то из обслуги принес ему низкий позолоченный стульчик и он сутулился на нем, сунув острые носы своих сапог в световое пятно на мраморном полу. Я увидел, как подергивается склоненная голова. Бедный злой человек.
— Итак, ты короновался, — глухо сказал он, по-прежнему глядя в пол. Младшие кардиналы шушукались у входа в крипту, который охраняли пятеро Алых.
Канонада в старом морском порту продолжалась.
— Я взял свое и исполнил волю отца.
Он рывком поднял голову, на лице обозначилась злоба.
— Ты ввергаешь страну в пучину гражданской войны! Одумайся, наследник!
— Император.
— Ты не мой император, знай об этом!
— Мне все равно.
— Никогда… Никогда не поздно отречься от престола! Десятки тысяч жертв, десятки! Ты подумал? Ты хорошо подумал? Отрекись: и ты получишь много денег и грамоту, которая тебя обезопасит!
— Этого не будет. И я улажу дело с войной, кардинал.
Он содрогнулся, слушая, как глухо шумит, внимая пронзительным речам Литона, толпа.
— Я даю слово: ты будешь отлучен от церкви, если не одумаешься! Ашар никогда не примет тебя в свои объятия! Из Адоры придет высочайшее… Понтифик лично отлучит тебя, и тогда… о, тогда тебе останется лишь каяться!
Угу, отлучат, как Генриха Наварского дважды отлучили папской волей… Бедняга несколько раз перебегал из протестантизма в католичество и обратно, трижды став вероотступником ради власти, в конце концов покорился Римскому Папе и окончательно принял католичество. Ничего, история его простила и народ тоже. Зато он короновался и стал королем Франции Генрихом IV … Париж стоит мессы, о да.
Я задумчиво отряхнул конскую шерсть с внутренней стороны бедер.
— Мне все равно.
— Воистину: ты безбожный крейн! Мы знаем о тебе! Ты очень странный! Но ты не удержишься, пойми это! Лучше сам, добровольно, отрекись от власти, иначе…
— Это все, что вы хотели сообщить мне, кардинал? Я рад, что вы знаете все. Но я знаю о себе немного больше.
Он дышал тяжело, снова не пытаясь сдерживать свои эмоции.
— Ты добрый. Ты не станешь… не сможешь меня казнить, даже если очень захочешь! А я… я приложу все силы, чтобы низвергнуть тебя!
Черт подери, они действительно полагают, что доброта — это слабость, а сила проявляется в том, сколько человек ты можешь предать казни, не дрогнув? Смешные… Причинять добро — куда сложнее, чем зло, но дураки и самовлюбленные тупицы этого не понимают. Добро в мире зла — редкий и очень ценный товар.
Я покачал головой:
— Вас пока не за что казнить, кардинал.
— И ты не казнишь меня и впредь, а значит — я буду чинить тебе препятствия!
— Из Дирока это сложно будет сделать.
— Даже из Дирока я призову своих сторонников! Я уже пустил слух, и вместе с послами мои люди понесли известия в монастыри!
— Какое совпадение. Люди Литона тоже идут в монастыри. Он хорошо подготовился, этот маленький монах.
Омеди Бейдар передернулся всем телом, привстал, затем бессильно опал на стул.
— Посмотрим, чья возьмет. Варвест грядет!
Фанатик. Но фанатик в худшем смысле. Такие никогда не смирятся с потерей власти. Власть для них своего рода алкоголь, которым никогда невозможно напиться, а потеря власти — страшная абстиненция, к которой невозможно привыкнуть. Проще говоря: таких, как этот кардинал, всю жизнь будет «ломать». Придется подержать его в Дироке, пока все не утихнет, затем заставить отречься от сана и сослать в дальний монастырь под надзор добрых братьев Литона.
Елизавета I и Генрих VIII, ее папаша, не даром отделили церковь от влияния Папы Римского, создав англиканство. Таким образом, они убрали рычаг влияния, и стали совершенно свободными политическими игроками. То же самое сегодня сделал и я.
Впрочем, дело еще не окончено…
Я развернулся, чтобы уйти, но кардинал, вскочив, рывком сорвал с меня порфиру.
— Варвест грядет, и я его короную!
Какой настырный маленький сукин сын.
— Из Дирока это вряд ли возможно сделать. Повторюсь: вы уволены, кардинал.
У выхода из Храма меня перехватил вельможа полный, высокий, одетый с изысканностью и богатством. Щеки у него были пунцовые, а взгляд — патриотический, восторженный. Он оттер — нагло! — плечом Блоджетта, вскричал проникновенно:
— Орм Брингаст! Имперский префект провинции Гарь! Я опоздал, только что прибыл… Говорили, что будет отречение, но состоялась коронация — о, счастливый итог!
От него пахло водкой и лошадьми.
Я живо вспомнил монахов-толкачей, которые везли вяленую рыбу этому самому Брингасту. В мешках с рыбой было спрятано «чудо». Брингаст курировал продажи «чуда» по всей провинции.
Очередной монстр, замаскированный под человека, живущий ради власти и денег. Очередная благостная морда. Я почувствовал внезапный прилив ярости.
— Как вы кстати, господин Брингаст. Ни один префект кроме вас не явился на коронацию. И даже на отречение. Так что вы, в не котором роде, уникум.