Маркс все-таки оказался прав. Все определяет экономика. И, в конце концов, именно экономика раздула тлеющие угли этнических конфликтов. Пока Советский Союз старался обрести себя, сперва при Горбачеве, а потом под властью троицы жалких политических ничтожеств, которые попытались править после бесславного завершения «горбачевщины», весь остальной мир вырвался далеко вперед на волне целой череды технологических прорывов. А у Советского Союза, казалось, никогда и ничего не получалось, никакие новые подходы не решали все углублявшихся проблем, порожденных его относительной отсталостью. С огромным трудом, с пронзительным скрипом СССР делал шаг вперед. А тем временем Запад успевал сделать три или четыре. А Япония – все пять. Потом в результате выхода из игры Америки и нейтралитета Европы возникла японско-исламская ось. Сочетание японской технологии с природными и человеческими ресурсами исламских стран дало прекрасные результаты, что не могло не привлечь внимания нищих и традиционно мусульманских республик Средней Азии, а также Азербайджана. Полная неспособность государственной медицины и центрального правительства вообще справиться с последствиями нескольких лет эпидемии чумы, а также последовавшие за ней вспышки голода подожгли запал. Оглядываясь назад, Бабрышкин удивлялся только одному – почему мина так долго не взрывалась.
И вот теперь, как уже не раз случалось в истории, русские и их этнические братья одни стояли против нашествия азиатских орд. Даже восточноевропейцы, давно уже порвавшие связи с Россией, с удовольствием и даже злорадством наблюдали за настигшим некогда могущественных русских возмездием.
К счастью, Китай оставался погруженным в сон. Китайцы как раз переживали один из своих долгих периодов самосозерцания и только изредка приоткрывали один глаз, бросали взгляд на Японию и засыпали снова, удовлетворенные тем, что на их тщательно очерченную среду влияния никто не покушается. Развивающиеся – а точнее, безнадежно неразвитые – страны «третьего мира» поддержали право среднеазиатских республик на независимость, мстя обанкротившемуся Советскому Союзу за то, что он давно уже перестал снабжать их товарами и оружием. Русские снова остались одни перед лицом опасности, с обреченностью ощущая, что история повторяется: монголы, татары, турки и вот теперь закованные в броню орды, вынырнувшие из азиатского мрака. Даже возможность быстрого ядерного ответа, подобного тому, который спас американцев в Африке, мир отнял у них, живо поймав их на слове после атомного удара США по Претории и самоубийственного размена ядерными выпадами на Ближнем Востоке, когда всего за три дня с лица земли исчезли целые народы. Советы тогда подняли крик, радуясь последнему шансу выйти на мировую арену, и принялись настаивать на полном ядерном разоружении. И впрямь, все ядерные арсеналы были уничтожены – какой идиотизм! И что осталось? Бабрышкинская горстка танков и БМП – вот и все.
– Товарищ командир! – Два силуэта в касках приблизились к Бабрышкину в темноте звездной ночи. По голосу он узнал майора Гуревича, заместителя командира бригады по политчасти. Эту должность, упраздненную в девяностые годы, восстановили снова в годы контрнаступления консерваторов, с их архаичным лексиконом и мрачной ностальгией. Бабрышкин смутно представлял, во что именно верит в данный момент политрук, но одно он знал точно – работой тот себя не утруждает. Время от времени на Гуревича находило желание помочь, но не столько для пользы дела, сколько для самоутверждения. К счастью, это у него быстро проходило. Никто уже не обращал внимания на замполита, а когда Гуревич бежал жаловаться к Бабрышкину, тот осаживал его, говоря, что люди слишком устали для лекций, да и, кроме того, им теперь ни к чему лишние разговоры.
Солдаты дерутся, дезертиров нет. Что еще ему нужно? Гуревич отвечал, что мало совершать правильные поступки, если за ними стоят неверные мотивы. Люди должны понять теоретический императив, политическое содержание своих действий. Но, впрочем, Гуревич особо не настаивал, и Бабрышкин подозревал, что тот элементарно растерялся и пытается найти хоть какое-то оправдание своей продолжающейся службе, самому своему существованию. Вместе с крушением империи начал рушиться и весь мир Гуревича.
– Товарищ командир, – рапортовал замполит, торжественно произнося устаревшее обращение. – Я привел с собой начальника связи. Мы получили радиограмму из штаба.
Бабрышкин повернулся к Лазарскому. Он не признал в темноте связиста. Его непривычно было видеть отдельно от нагромождения аппаратуры.
– Что они передают? Что происходит? Я думал, сквозь помехи уже не прорваться.
– Товарищ командир, – доложил Лазарский. – Сообщение передано кодом по открытой связи. Полагаю, его передают с борта самолета и повторяют раз за разом.
Бабрышкин пристально вгляделся в стоявшие перед ним силуэты.
– Ради всего святого, что же в нем говорится?
– Мы должны отступить на север, – вмешался Гуревич, – причем незамедлительно. Приказ относится ко всем частям и подразделениям, у которых в последнее время была нарушена связь с вышестоящими штабами. Всем частям следует отойти до линии южнее Петропавловска.
Бабрышкин стоял как громом пораженный. Не может быть. Господи, это ведь более чем в ста километрах отсюда по меньшей мере. Он перевел взгляд с одного силуэта на другой.
– Наверное, тут какая-то ошибка.
– Я лично проверил расшифровку, – отозвался Гуревич.
Лазарский пожал плечами:
– Мы давно не имели связи. Война шла мимо нашего участка.
В голосе связиста Бабрышкин услышал только усталость и безразличие. Но у него сложилось впечатление, что Гуревич, невзирая на всю его демагогию, вовсе не возражал против того, чтобы возобновить отступление. Инстинктивно Бабрышкин оглянулся на людской поток, струящийся по дороге.
Такой приказ нельзя выполнять. Тысячи беженцев останутся тогда без всякой защиты. Да и в любом случае, дорога была настолько запружена, что бригаде пришлось бы двигаться черепашьим шагом по пересеченной местности.
Большая часть изношенной бригадной техники просто не вынесет такого перехода. Кроме того, он даже не знал, хватит ли горючего для всех машин на столь длинный марш-бросок.
Бабрышкин не мог поверить, чтобы такой приказ отдал человек, действительно знающий реальную ситуацию.
– Мы можем связаться со штабом? – спросил он. – Можем мы ответить тому, кто передает приказ?
Гуревич опередил связиста:
– Мы можем только принимать – и то едва-едва. Стоит нам начать вызывать кого-нибудь, и нас забьют помехами. А если мы продолжим эти бесплодные попытки, возникнет риск того, что противник засечет нашу позицию. Такие поступки безответственны. К тому же приказ есть приказ.
– Но, черт побери, – воскликнул Бабрышкин, указывая рукой на дорогу. – Что станет с ними?
– Приказ есть приказ, – слегка запинаясь, повторил Гуревич.
Гнев поднимался внутри Бабрышкина. Слепой, всепоглощающий гнев, направленный не только против того кретина, кто отдал этот приказ, но и против всех его коллег и соотечественников, которые позволили беде зайти так далеко.
– А откуда мы знаем, что это не обман? – спросил он голосом, изменившимся от волнения и напряжения. – Если мы не можем сами выйти на связь и получить подтверждение приказа, откуда мы знаем, что это не ловушка, не военная хитрость? Возможно, нам отдает приказ об отступлении противник. Откуда, черт возьми, мы знаем?
– Группы кодов, – начал замполит. – Все было закодировано.
– Но послушайте, мы же не получали новых кодов с… с каких уже пор? Ах да, со дня отступления из Целинограда. Вы что, думаете, эти сволочи не захватили ни одной книги кодов?