– Всем, всем, – проговорил Бабрышкин в микрофон радиостанции, включив ее на полную мощность, чтобы прорваться сквозь местные помехи. – Говорит «Волга». Приготовиться к химической атаке, – произнес он, в глубине души надеясь, что ошибается, что на сей раз их обойдет хотя бы этот кошмар. Он знал, как будет выглядеть после боя запруженная беженцами дорога, если в дело будут пущены химические боеприпасы. Даже шальные снаряды творили ужасные вещи. – «Амур», – продолжил он. – Начните поиск разведывательных роботов. «Лена», все действующие системы обнаружения и управления огнем переключить в автоматический режим. Всем остальным вести огонь по мере появления целей. Будьте готовы к появлению «Днепра». Не подбейте его. «Днепр», вы меня слышите? – вызвал он разведывательное подразделение, выставленное в охранение. – Что у вас происходит?
Бабрышкин ждал. В наушниках раздавался треск и писк. Он не слишком много знал о средствах связи, принятых на вооружение в других армиях, но очень сомневался, чтобы там до сих пор использовали древнюю технику. Кроме сообщений повстанцев, оснащенных устаревшим оборудованием, он ни разу не перехватил случайных вражеских переговоров. Искаженные обрывочные разговоры, которые иногда звучали в его наушниках, всегда велись на русском языке.
– «Волга», говорит «Днепр», – доложил старший лейтенант Шабрин. Из всех офицеров-разведчиков бригады он единственный остался в живых. – Похоже, перед нами повстанческая часть. Не вижу ни японской техники, ни роботов. Только Т-92 и Т-94. Старые БМП-5. Возможно, это передовой отряд, высланный на разведку. Огонь направлен не на меня. Они стреляют по машинам в колонне беженцев.
Голос Шабрина выдавал гораздо больше чувств, чем хотел показать старший лейтенант.
Бабрышкин явственно ощущал, как парнишка пытается обуздать свои эмоции, вести себя как настоящий офицер. Но его напряженный голос безошибочно выдавал, что он испытывал, видя, как мятежники расстреливают беспомощных людей.
Ярость поднялась в Бабрышкине, прогнав всю усталость. Мятежники. Люди, носившие ту же форму, что и он, принесшие ту же присягу. А теперь верящие, что национальные различия – достаточная причина, чтобы расправляться с безоружными.
Бабрышкин хотел рвануться вперед, напасть на врага. Но он знал, что это был бы глупый шаг. Он не обладал достаточными силами для такого геройства. Во время встречного боя его люди будут стараться не причинить вреда беженцам, тогда как мятежники смогут полностью сосредоточиться на уничтожении горстки его машин. Нет, следует ждать на позиции, столь тщательно приготовленной его солдатами, подавить в себе сострадание, пожертвовать несколькими ради жизней многих – а может, Гуревич все-таки прав? – и позволить противнику пройти еще несколько километров. Если повезет, враг так и не заметит засаду, пока его не засекут системы обнаружения, пока силуэты вражеских машин не вырисуются среди низких степных холмов. «Терпение, – твердил себе Бабрышкин. – Не думай слишком много».
– «Волга», говорит «Днепр». Похоже на усиленный батальон. Точно определить трудно. Колонна затрудняет видимость, к тому же они разворачиваются под углом ко мне. Послушайте, кажется, они ведут прицельный огонь по колонне. Похоже, они специально атакуют беженцев. Мне плохо видно, но я вроде бы различаю несколько БМП уже в гуще колонны.
В усталом голосе, доносившемся с поста охранения, Бабрышкин опять различил невероятное напряжение. Но он не мог пойти Шабрину навстречу, точно так же как не мог уступить своим собственным желаниям.
– Докладывайте кратко, «Днепр», – передал Бабрышкин. – Ограничивайтесь только фактами. Конец связи.
Он без отрыва смотрел в оптику. Горизонт полыхал золотыми разрывами и всплесками света. Он очень хорошо знал отряды среднеазиатских мятежников. Недисциплинированные, в любую минуту готовые выйти из-под контроля.
– Ну, давайте, – пробормотал он себе под нос как можно спокойнее. – Ну, давайте же, сволочи. Расстреливайте свои боеприпасы. Расстреливайте до конца. А я вас здесь подожду.
Однако всполохи, озарявшие ночное небо, не давали ему покоя. Сам их вид требовал, чтобы он проникся сознанием людских страданий, и он, как ни старался, не мог отогнать от себя ужасные картины. Бабрышкин подумал, не совершить ли широкий обходной маневр, с тем чтобы ударить ничего не ожидающим мятежникам во фланг.
«Нет! – сказал он себе. – Не поддавайся эмоциям. Ты должен выждать».
– «Днепр», – вызвал он. – Говорит «Волга». Мне нужно их точное местонахождение. Где они сейчас? – Он понимал, как сложно определить это в степи, тем более посреди ночи. Даже лазерное оборудование не решало всех проблем, а Шабрину было запрещено им пользоваться, чтобы вражеские лазерные детекторы не засекли его. И вот теперь Бабрышкин просил растерянного паренька определить точное местоположение машин мятежников в фантастическом сочетании тьмы и огня, да еще и во время движения.
– Как далеко они сейчас? – спросил он. – Прием.
– Менее десяти километров от ваших позиций, – ответил Шабрин.
– Молодец, – пробормотал Бабрышкин. – Молодец. Держись.
– Полагаю, они в пределах досягаемости наземной ракеты от вас, – продолжал Шабрин. Но на сей раз Бабрышкин уловил опасную дрожь в голосе старшего лейтенанта. И вот последовал неизбежный срыв.
– Кажется, они едут прямо среди беженцев. Давят их… Мы должны… мы…
– «Днепр», возьмите себя в руки. Сейчас же, черт побери. – Бабрышкин опасался, что мальчишка совершит что-нибудь опрометчивое, возможно, бросится в атаку со своей горсткой разведывательных машин и испортит все. Самым главным сейчас было проявить терпение, выждать и захлопнуть ловушку в нужный момент.
Даже если он даст залп своим ограниченным запасом наземных ракет, он только предупредит основные силы противника, что впереди опасность. А он хотел уничтожить их всех, все машины, всех солдат. Он и не думал брать пленных. С самого начала войны его часть не взяла ни одного пленного, и, насколько он знал, так поступал и противник.
– Они убивают их всех подряд, – говорил Шабрин, чуть не плача. – Это бойня…
– «Днепр», говорит «Волга». Приказываю вам немедленно покинуть занимаемую позицию и присоединиться к части. Передвигайтесь осторожно, чтобы они вас не заметили. Ясно? Прием.
– Есть. – Но в голосе, произнесшим одно-единственное слово звучало слишком большое напряжение.
– Ну так вперед, – проговорил Бабрышкин. – Скоро тебе предоставится возможность рассчитаться с этими скотами. А если ты выстрелишь хоть раз, ты их спугнешь. А теперь – вперед. Конец связи.
Бабрышкин оторвался от оптического прибора и фыркнул, раздраженно покрутив головой.
Один офицер требует, чтобы он отступил на сто километров, а через пять минут другой настаивает на незамедлительной атаке. А сам он надеется, что ему удастся первым открыть огонь в предстоящем бою и что его удар достигнет цели. Но он испытывал облегчение, что сам не оказался на месте Шабрина. Он не был уверен, что ему удалось бы проявить такую же самодисциплину.
– Всем, всем, – бросил Бабрышкин в микрофон. – Боевая готовность номер один. Противник силой около батальона. – После минутного колебания он продолжил: – Это мятежники. Роботов-разведчиков не замечено. Поставить автоматические системы на предохранители. Никому не открывать огонь без приказа. Я хочу быть абсолютно уверенным, что мы уничтожим их как можно больше. – Он помолчал, недовольный длительностью своего пребывания в эфире, хотя и знал, что современные радары засекают передающую рацию за доли секунды, если в зоне передачи случайно оказывается система перехвата. – После подхода «Днепра» никому не двигаться. По любой движущейся машине будет открыт огонь, – сказал он жестко.