Затем присел на одно колено, положил одну снятую с тележки трубу на другую и направил пистолет на середину креста, чуть поводя им туда-сюда. Потом залез в набедренный карман скафандра, достал сверкнувший красной эмалью значок. Приложил к перекрестью. Значок несколько раз соскальзывал, пришлось насыпать горку серой пыли вокруг перекрестья, выровнять конструкцию. Наконец получилось. Две короткие вспышки, и человек, похоже, удовлетворенный результатом, поднял руку, чтобы утереть пот. Что было, несомненно, глупо — ткань рукава просто мазнула по стеклу забрала.
Человек встал, сделал три шага и нырнул под серебрящийся в жестких лучах Солнца тент. В тени свет от странного пистолета был хорошо заметен. Минут через десять нависавшая над человеком бочка слегка дернулась вверх, освобожденная от напряжения. Еще через пять минут человек появился, держа в руках изогнутую панель, чуть более полуметра в длину, с уродливым слоистым наростом почти по всей поверхности. С противоположной стороны сталактитами болтались длинные сопли застывшего пластика или резины. И самопальный крест из дорогущего сверхлегкого сплава, и панель в потеках герметика легли на платформу тележки рядом со свертком. Тележка двинулась, казалось, сама собой, оставляя в реголите четкий след. Человек двинулся за нею.
Камера с лунохода поворачивалась, следя за фигурой. Метрах в пятидесяти, у небольшого углубления и торчавшей в вале выброшенной породы лопаты, и тележка, и человек остановились. Человек поднял с платформы сверток. Аккуратно опустил его рядом с выемкой. Потом, встав на колени, начал аккуратно сдвигать на дно. Выпрямился. Взял лопату. Начал забрасывать яму. Тележка чуть отъехала, чтобы не мешать ни человеку, ни камере лунохода. Человек работал. Луноход смотрел. Наконец человек закончил. Опять дернул было рукой к шлему, но опомнился. Положил лопату на платформу, снял с платформы крест. Уперся в перекладину, вдавил крест нижним концом в грунт сантиметров на тридцать. Опять поднял пистолет, начал водить вдоль холмика. Водил долго — в недрах тележки замигал красный огонек, в эфире пронесся возмущенный писк. Все, аккумуляторы садятся. Человек потрогал крест — надежно. Грунт под пучком электронов частично спекся, плотно зафиксировав конструкцию. Так — хорошо. Положил пистолет на платформу, рядом с заляпанной герметикой панелью. Тележка крутанулась на месте и, уже значительно медленнее, двинулась к примостившейся поодаль гигантской металлической стрекозе.
Человек остался.
Из того же набедренного кармана достал маленькую, в одну восьмую формата, книжку. Листать страницы в перчатках не получалось, да это было и не нужно. Просто положил книжку рядом с основанием креста. То, что под действием бешеного лунного Солнца и так уже ветхие страницы обуглятся уже череп часы, если не через минуты, было совершенно несущественно, все, что нужно, человек помнил и так. Казалось, эфирное молчание было нарушено только что — хотя и до того радиоволны разносили короткие деловые реплики. Но сейчас человек говорил именно для того, чтобы сказать. Он говорил с акцентом, на чужом, хотя и знакомом языке — и это было столь же несущественно.
— Отче наш, иже еси на небесех… Радиоволны несли слово и к проплывающей над головой звезде, и к бело-голубому серпу над близким горизонтом, и с них с положенной задержкой возвращалось эхо:
— … Аминь!
— Аминь!
— Аминь!
Человек достал из кармана — из другого уже — красный цилиндр, поднял к черному небу. Ярко-алая звезда устремилась ввысь. Когда звезда погасла, человек развернулся и плавными короткими скачками двинулся по следу решетчатых колес. Когда он скрылся внутри сверкающей на Солнце стрекозы, луноход съехал с пригорка, подъехал к могиле. Камера сфокусировалась на кресте, к которому электронной сваркой был прикреплен старый, потертый, частично потерявший эмаль гвардейский значок. Мегабайты «картинки» текли на Землю, расползаясь по миллионам телеэкранов, приковывая к себе внимание людей в разных концах висящего над горизонтом шара. Люди смотрели, отвлекаясь от войны, от сбитых самолетов, затонувших кораблей и погибших значительно ближе к ним солдат. Потому что погибший солдат — это понятно и привычно, а вот смерть на Луне… Война давно превратилась в своего рода шоу — и это шоу стремительно теряло популярность, вытесняемое чем-то воистину эпическим.
Хотя кому шоу, а кто за «шоу» и морду бил бы. Смертным боем. В военном городке под Хабаровском, на скромных офицерских поминках, телевизор был включен вопреки традиции. И ладно не тренированный регулярным офицерским досугом, да еще и измордованный за сутки до того комиссией лейтенант в уголке, с блестящими от слез глазами и дрожащим в руке стаканом. Но ведь и зубры, самая что ни на есть чета покойному, удержать глаза сухими тоже не могли. И выпили, само собой, опять не чокаясь, как за еще одного своего. Луна мужику пухом.
А остальные…
Кто-то искал символы в обстоятельствах произошедшего и призывал к миру.
Кто-то искал возможность контакта, чтобы, пользуясь перемещением фокуса общественного внимания, остановить неожиданно далеко зашедшую авантюру.
Кто-то утирал пот с закопченного лба, скидывая хотя бы на минуту с мокрых волос тяжелую каску.
Кто-то бесился из-за того, что тщательно построенный образ врага внезапно осыпался прахом на далекой могиле. О да, все еще можно было поправить – но не в ближайшие дни или даже недели. Они прилагали массу усилий. Они говорили об игре на публику, о цинизме, о святотатстве, о плясках на костях. Некоторые говорили это по-русски. Но это было не важно.
Потому что все изменилось. Потому что Луна, бывшая до того просто небесным явлением, потом — просто местом каких-то непонятных исследований, потом — местом мелкого, на фоне серьезных земных дел, конфликта, теперь, внезапно, стала домом — как минимум для одного человека. И этот самый человек — полковник Российской армии Третьяков, где бы он сейчас ни был — в пятидесяти сантиметрах под лунной пылью или в не обнаружимых ни одним телескопом далях, возражений против этого не имел. Возможно, он предпочел бы кресту обелиск под красной звездой, даже скорее всего предпочел бы — все, что было достоверно известно об его религиозности, исчерпывалось последним — «Слава богу, успел».