— Почему — сразу издеваюсь? Я провожу демонстрацию и проверку снаряжения нового вида, только и всего.
— Только и всего?!
— Конечно, Герман. И все-таки, как ощущения? Видишь ли, в ТТХ утверждается, что этот новый «панцирь» прочнее тех, что вы использовали ранее, не просто в разы, а в десятки раз. Потому и интересуюсь. Ты что-нибудь почувствовал? Давай, снимай. Поищем синяки, ссадины.
— Ну, Епифаныч, у вас и шуточки! — ворчит Герман. — Точно решили занять мою штатную должность. Травмируете командира отряда перед важнейшим заданием.
— И тем не менее, лейтенант Минаков, мне все же не ясно, как восприняты пулевые попадания вашей доблестной плотью?
— Нет, правда, требуются показания? Или вы все шутите?
— Какие шутки могут быть с настоящим патронташем, а? Я ведь не холостыми стрелял. Калибр девять миллиметров, скорость пули на столь плотном расстоянии, как положено, четыреста пятнадцать метров в секунду. Правильно? Вот и покажи синяки.
— Да, не чувствую я вроде.
— Тем не менее поглядеть надобно. Разоблачайся, товарищ аэромобильник.
В процессе осмотра подвергнутого экзекуции тела Они продолжили дискуссию.
— Вот видишь, действительно ничего нет, Герман Всеволодович, — совсем без удивления констатирует Драченко. — Знаешь, утверждается, что этот сверхлегкий панцирь способен устоять при попадании снаряда.
— Снаряда?! Ну, это уж...
— Понятное дело, энергия отдачи киданет человека-мишень так, что костей уже не соберешь, — спокойно поясняет Епифаныч, — однако сам «панцирь» будет цел, невредим. Такие дела.
— Да ну, не может того быть, Потап...
— Я рассказываю то, что мне самому довели. И речь, к сожалению, идет не о какой-нибудь кумулятивной сложности или там о бронебойной дуре калибром «сто двадцать» или даже «сто». Но все же тут совершенно новые технологии. Думаешь, куда девается энергия ударов при попадании пуль и прочего?
— Как «куда»? Отражается, разумеется, — теряется Герман.
— Да, отражается, но о том разговор особый. А уходит она за счет послойного испарения. Этот материал называется «тысячеслойка». На самом деле слоев там — миллион, может, и десять миллионов, точно не скажу.
— Стоп, Потап Епифанович! — соображает Герман. — То есть «панцирь» становится тоньше и тоньше при каждом новом попадании?
— Да, что-то вроде этого. Но слоев миллионы, так что ничего страшного.
— Ну конечно, совсем ничего?
— Ладно, Герман, не нуди. Знаешь, из чего вся эта штука, все эти слои?
— Вот еще, Епифаныч. Я что же, по-вашему, «химическое» заканчивал?
— Понятное дело, нет. Ты обыкновенный тупой аэромобильник — все в курсе.
— Оскорбляете подчиненных за так? Нехорошо!
— Туг ты стал на простые солдатские шутки, Герман Всеволодович. Нуда ладно, издержки долгого нахождения в некогда очень цивилизованной стране.
— Да, наверное, есть маленько. Все равно, вы когда шутите — предупреждайте. И, значит, из чего же сие непробиваемое чудо состоит?
— Представь себе, из углерода.
— Ага, значит, опять матушка-нефть. Вообще-то вроде бы не броня.
— Это так званые суперфуллерены, — с умным лицом толкует Драченко.
— Очень красиво звучит, — кивает Герман. — И с чем же это едят?
— Вижу, сами шутить умеем, — констатирует майор. — Это уже хорошо.
— Ну, мне до ваших острот с девятимиллиметровым калибром еще расти и расти.
— И это правильно, лейтенант, — запросто соглашается Потап Епифанович. — Так вот, это самое звучное словечко значит, что материал «соткан» из специальных полых изнутри молекул. Стой, Герман, без перебивки! Он потому и такой до невероятности легкий. Не знаю, сколько там, сотня или больше углеродных атомов выстраивают такие ячейки с пустотой посередине. Так что это чудо, по большому счету, вроде бы состоит из ничегo. Весело, правда? В общем, когда-нибудь — хотя, может, теперича и никогда — из таких панцирей будут делать звездолеты. И знаешь, почему? Потому что эта структура не рассыплется, даже если ее садануть об стену с первой космической скоростью. А может, и со второй.