Далее. Действия обвиняемого прямым образом направлены против культуры народа в целом. Они грубо, но вполне точно приравниваются не просто к хулиганству или вандализму, а к преднамеренному уничтожению историко-культурного наследия. Историко же духовное наследие есть крепежный стержень борьбы с агрессией. Подтачивание же этого стержня в условиях войны — это прямое потакание врагу. Непререкаемо карается смертью. Итого перечислено двенадцать основных пунктов. Наличествует еще несколько второстепенных, но имеют ли они значение в данном случае для изменения приговора в сторону смягчения? Нет, не имеют. Потому перечисление их сейчас отменяется.
Итак, подсудимый, вы все поняли?
— Что вы себе позволяете, я буду жало...
— Да, кстати, в связи с особо зверским набором преступлений данного рецидивиста, а главное, по случаю применения простого народного правила «Зуб за зуб» «Последнее слово» данному рецидивисту не предоставляется, ибо все его жертвы не имели возможности не только вступить с ним в спор, но даже не могли видеть его лицо. И значит, так же точно Народный суд поступает и по отношению к нему.
Итак, — фон происходящего теперь не включает даже неосвященную часть аллеи, вокруг пустырь, — подсудимый, вам зачитаны пункты обвинения, прав вы лишены, так что пора приступить к приведению приговора в исполнение. Столь большое количество пунктов, предусматривающих «высшую меру», должно быть приведено в исполнение хотя бы в приближении. Homo sapiens существо, живущее один раз. Вам же в соответствии с двенадцатью пунктами уничтожения придется приблизиться к смертельной черте многократно. Но тут уж по делам вашим. Тем более данный суд хоть и не открыт для народа, тем не менее показательный. Ибо результаты его будут наблюдаемы всеми, в том числе любезными вашими друзьями — СМИ, а через них вашими сообщниками и коллегами-рецидивистами всех регионов.
Значит, поскольку ваши жертвы, в отличие от вас, не имели возможности вам возразить, то и вы перво-наперво лишаетесь таковой возможности... Господа ассистенты, прошу раздвинуть подсудимому челюсти и подать назначенному загодя палачу перчатки и инструмент... Итак, данный пропагандист врага лишается своего змеиного жала — языка... Ну-ка, господа судьи, подсветите господину палачу фонариком... Осторожно, сейчас вокруг будет очень грязно... А вы, молодежь, не увиливайте, смотрите и учитесь. Наше поколение со всеми вражинами не управится. Перенимайте опыт и развивайте новаторство.
Так. Следующее лишение будет касаться ручек преступника, органов, кои явно участвовали в написании всяческих сценариев вышеуказанного вредительского уровня. Держите фонари ровнее, господа судьи! Начнем с шаловливых пальчиков...
13
— И не надо, дорогой мой Герман, про всякие высокотехнологические чудеса. Ты ведь не ракетчик, правильно? — отмахивался майор Драченко. — Уж поверь: там, наверху, у нас целая свора умнейших голов, собранных по нитке со всей России. Думаешь, они не прикидывали нечто в этом роде? Да, если бы можно было «фьют» — откуда-нибудь из стратосферы, «дрынь-дрынь» — внедрился в скалу и «трах-бабах» — подорвал, то уж, поверь мне, не стали бы рисковать.
— Ну уж, насчет риска не надо, Епифаныч, — в свою очередь, махал ладонью лейтенант Минаков. — Что мы для Центра, в недоступных далях помещенного? Пыль сапоговая, верно?
— Не скажи, Герман, — отнекивался Потап Епифанович. — Хотя я ведь не о непосредственном риске исполнителей, я о другом. О том, что в текущем плане все многократно висит на волоске; в том смысле, что не на многих, а на одном тонюсеньком, и обрыв его ведет к полному провалу затеи. А ведь срыв акции — это невозможность повтора, верно? Враг уже насторожится. И потом, как мы с тобой догадываемся, наше дело только часть некой грандиозной затеи, так что срыв на фронте горы Корпуленк, очень даже вероятно, ведет к грандиозному общему провалу. Так что, если бы все получалось решить такой хитрой штукой, как проникающий заряд, думаю, вас бы в дело не бросили.