Перед королем Йорк опустился на одно колено.
– Ваше величество, – произнес он. – Я прошу вашей милости и прощения за все, что я содеял.
Опираясь мертвенно-белыми руками о камень пола, Генрих попытался сесть прямее. Взгляд его то обретал, то утрачивал четкость, а на гостя, понаделавшего столько бед, он смотрел слегка по-птичьи, накренив голову.
– А если я не дам того, чего ты просишь? – вымолвил он горячечным шепотом.
Йорк на секунду прикрыл глаза. А когда открыл вновь, взгляд его был тверд и суров.
– Тогда я буду вынужден этого потребовать. Вашего великодушного прощения того, что сегодня произошло. Меня и тех, кто со мной, всех до единого. Меня клеймят изменником, ваше величество. Такого отношения к себе я не потерплю.
Генрих откинулся спиной туда, где лежал раньше, и по камню скребнула спинная пластина доспеха. Он знал, что жизнь его висит на волоске терпения одного-единственного человека, и монаршая воля истаяла подобно камню, поглощенному морем.
– Тогда как скажешь, Ричард, – мертвеющими губами пробормотал он. – Виновным за содеянное я тебя держать не буду. Конечно, ты прав. Как скажешь.
Ресницы короля затрепетали, веки смежились. Йорк спиной почувствовал готового подшагнуть врача и поднял руку, останавливая его. Нагнувшись, он приложил к щеке короля свою ладонь в латной перчатке.
От прикосновения холодного металла глаза Генриха распахнулись.
– Кто это? – тихо спросил он. – Все еще ты, Ричард? Что тебе угодно?
– Вы мой король, – с тихой ласковостью сказал Йорк. – И я прошу вас лишь о том, чтоб мне находиться подле вас. Вам нужен хороший советчик, мой кузен. То есть я.
– Как скажешь, – донесся до его слуха уже совсем умирающий голос. Короля с головой накрывала чудовищная усталость, уносящая всякую волю.
Йорк кивнул, удовлетворенный. Он выпрямился, по-прежнему не сводя с короля глаз.
Поблизости завозился Бекингем, силясь что-то произнести. От этих усилий изо рта у него снова пошла кровь; слова с трудом можно было разобрать:
– Король добрый человек, Ричард. Слишком добрый. Если не он, то я назову тебя изменником.
Эту невнятицу раненого герцога можно было и не слушать, но Йорк, покачав головой, приостановился.
– Твои слова всего лишь снежинки на ветру, Бекингем. Тебя арестуют. И думаю, сумма, которую ты выложишь за свое освобождение, сполна покроет мои расходы.
Скулы у Бекингема покраснели, а рана, казалось, взбухла еще сильней. Он напрягся, пытаясь говорить четче:
– Какое преступление ты можешь вменить мне, человеку, который служил своему королю?
– Ты шел против преданных ему лордов. Стоял против Йорка и Солсбери, в то время как мы пытались спасти государя от ядовитых наветчиков. Мне думается, изъясняться внятно ты больше не будешь. С тебя хватит и разрезанного языка – чем не сходство со змием. Но поговоришь со мной еще в таком тоне, и твои страдания на сегодня окажутся не исчерпаны.
Бекингем хотел выкрикнуть проклятие, но брызнувшая из порванного неба кровь заставила его поперхнуться.
– Король жив, – как на публику провозгласил Йорк, – и будет жить! Я верен дому Ланкастеров.
Он еще с улыбочкой полюбовался, как давится кровью герцог Бекингемский, после чего развернулся на каблуках и зашагал вдоль нефа к выходу, где его снаружи дожидались люди.
Стоя у столба трансепта[26], Дерри Брюер потерянно смотрел в одну точку. В аббатство он проник через неприметную боковую дверь и скользнул там в комнату, где на колышках висели монашеские рясы. Здесь Дерри, недолго думая, решил переоблачиться и надел одну прямо поверх одежды. После опыта с францисканцами ряса бенедиктинца секретов в себе не таила.
Перед тем как уйти, он уже опускал капюшон, когда вдруг заслышал голос Йорка, знакомый ему столь же близко, как и некоторые другие. Всю ту встречу Дерри наблюдал из потайного места, обхватив пальцами рукоятку ножа возле пояса. С минуту ему казалось, что он вот-вот станет очевидцем убийства Генриха. Но Йорк свою убийственную руку удержал, и Дерри горестно смотрел на унижение своего короля.
А когда каблуки Йорка звонко застучали по нефу, он наконец понял, что все пропало. До этого он уже видел падение Сомерсета, в крови и насилии. Видит Бог, стоять за короля он старался. Как мог пытался отстаивать, оберегать его от безудержного потока лукавых корыстолюбцев. И сегодня жестокая смерть Сомерсета заставила все осознать. Сражение было проиграно, а дело потеряно. Более того, потерян даже король. Поняв это, слепой от слез и немой от горя Дерри бежал в аббатство, думая лишь об одном: уйти, укрыться.