— Стоп, — внезапно прозрел я, — Викусь, а где Вадим? Вадим Юсупов? Он же в коме…
Еще одни костедробительные объятия и море слез. Вадим умер, не приходя в сознание. Я висел в воздухе, сжимаемый Викусиком, и скрежетал зубами. Парня было жалко, очень жалко. Способности извратили его, превратив в машину для убийства, готовую накинуться на любого, кто проявит хоть что-то, что можно расценить как провокацию. Вадим жил с этим, боролся как мог, был самым аккуратным и деликатным человеком, которого я только знал в обоих жизнях. Затем атака нашей общаги. Он угодил в кому, сдерживая себя от вспышки ярости, которая могла кончиться трупами, в том числе и нашими. Хороший парень… был.
Посидели на берегу, погрустили. Снега немного, но вполне достаточно, чтобы не отморозить задницы.
— А что с Васей? Колуновым? — наконец, спросил я.
— Вася… Вася скоро приедет, — ответила мне Викусик, не сводя глаз с замерзшей поверхности пруда, — Сюда. Жить с нами.
— Серьезно? — вспомнил я пацана с вечно горящей головой, — Он же маленький.
— Он повзрослел, Витя, — тускло улыбнулась мне подруга, — Чуть-чуть. И хочет жить с нами. Пока не…
— Пока не угодил в космическую программу, — кивнул я, — Понятно. Хорошо.
Только в сказках у историй бывает счастливый конец, где все радуются и смеются, а им дуют в жопу. Реальность дает слегка иную картину. Это вовсе не значит, что ты не можешь добиться для себя счастья и хорошей жизни, отнюдь. Можешь, если приложишь к этому силы. Просто это не будет получено, это будет заработано. Тяжелым трудом, потраченными годами, профдеформацией. Это будет вершиной, куда забираются люди, разучивающиеся смеяться. Счастливые концы без счастья.
У нас, неогенов? Еще хуже. Васе Колунову не нужен воздух, пища и вода, он регенерирует как «чистый». Его будущая судьба — за пределами нашей планеты, на орбите, Луне, Марсе. Сделать по этому поводу почти ничего нельзя, слишком многое один Вася может сделать для всего человечества. И именно, что один. В ином случае, у него вполне могла быть компания из «призраков», но вопрос со всеми советскими неогенами, находящимися в этом состоянии, сейчас сильно подвешен. В том числе и благодаря мне.
— Хорошо, что его здесь не было, когда ты появился! — с чувством сказала Викусик, — Вить, это было очень страшно! Это было… как осьминог огромный! Я чуть не умерла, когда ты на меня заполз!
Так, делаем галочку — эту новую форму рядом с впечатлительными людьми не применяем. На самом деле, эти полтора месяца сумасшествия дали мне куда больше, но выяснять самостоятельно я ничего не буду. Вот пойдем обследоваться, заглянем к Соломону Самуиловичу, а там и ясно будет. Да еще и товарищ Молоко… по радио будет.
— Вот кто вас надоумил тогда пытаться меня остановить, а? — бросил я взгляд искоса на Викусика, — И зачем?
— Как это кто? — заморгала та глазищами, — У тебя с работы позвонили, сказали в здание не пропускать! Ну так, просто уговорить дождаться…
— Дождаться кого? — уточнил я, — Кто приехал, когда я всё-таки заполз домой?
— Никого… — растерялась девушка.
Таааак, запомним.
Додумать такую интересную мысль мне не дали. По льду пруда в нашу сторону легконого и грациозно неслась одетая в одну только майку Янлинь, что-то орущая и размахивающая руками. Рванув ей навстречу, я вновь, в который раз за этот чертов день, получил себе на грудь бабу, но, к счастью, на этот раз без слез.
— Он живой! — страшно прошептала мне в лицо молодая китаянка, делая большие-большие глаза, — Он жив!
— Кто?! — совсем не понял я происходящего, но расслабляя многие мышцы, включая и жопные, — Кто?!
— Он! Который в бочке! — нервно выкрикнула товарищ Цао, — Витя! Вероника зовёт! Побежали!
Здрасти, я ваша тетя. Кто в бочке? В какой… Вольфганг?!! Так, Викуся, пора бежать! Потом досидим!
В комнате Вероники уже вовсю наводили суету Палатенцо и сама, собственно, Вероника. Девушки неорганизованно метались, издавали странные звуки и ругались плачущими голосами. Позволив Янлинь присоединиться к этой движухе, я молча наблюдал её следствие и причину — висящего в резервуаре молодого немца, когда-то спалившего себе об меня мозги. Вольфганг Беккер чувствовал себя вполне нормально, то есть как висел дурак дураком, так и продолжал своё занятие, а вот монитор, показывающий его состояние, был другого мнения, демонстрируя, что в жизнедеятельности пациента наступили кардинальные перемены.