«Пегги», подумал он. Его жена, с которой они жили врозь; и Джейсон с Лизой, его дети. Он должен вывезти их в безопасное место. «А Пегги не станет меня слушать».
Первые четыре года их брака она мирилась с его сервайвалистскими воззрениями*. «Нет, буду честен: она просто не обращала на это внимание первые четыре года нашего брака. Ей просто нравилось испытывать себя в условиях дикой природы – она считала, что все остальное – это сказки и чепуха. А я сам, если честно, разве в это полностью верю? Ну сейчас да, это уж точно».
- - - - - - - - - - - - - - -
* Сервайвалисты – люди, готовящиеся к концу света, который может наступить в результате ядерной катастрофы, стихийных бедствий, эпидемий, падения метеоритов и т.д., адепты автономного выживания.
- - - - - - - - - - - - - - -
Можно довести себя до состояния истерики от ужаса перед грозящей опасностью, но невозможно убедить в чем-то свое нутро, свое внутреннее чутье, если вообще-то по сути в это не веришь.
Он вспомнил, как он перенес ее через порог это старого фермерского дома: она была в восторге. Ни разу в первый год их совместной здесь жизни она не пожаловалась на то, что ей приходится самой таскать воду, колоть дрова, или заниматься огородом размером с пару акров, или консервировать овощи и фрукты, что неизбежно с этим сопряжено. Она упивалась этим. И он был так горд своей новобрачной.
Когда на свет должен был появиться Джейсон, она немного нервничала по поводу того, что придется прибегнуть к помощи повивальной бабки, но все прошло хорошо, и позже она благодарила его за то, что он настоял на этом. Она родила маленькую Лизу при тех же обстоятельствах, уже не колеблясь и без проблем, хотя из-за двоих детей в подгузниках ей стало сложнее со всей этой водой, которую ей теперь нужно было еще больше таскать. А потом, когда Джейсону исполнилось шесть…
«Учиться будет дома», сказал он. «А как иначе?»
«Нет, только не мой ребенок».
Это стало началом конца.
Вообще-то к этому времени он действительно очень серьезно вовлекся в это движение автономного выживания. Большинство выходных дней его дома не было, он водил группы единомышленников в девственную природу, обучая их, как можно там выжить. Оставляя ее одну с детьми. Он заставил ее научиться стрелять, хотя видел, что ей это очень не нравилось. Он брал ее с собой на охоту, но что бы он ей ни говорил, он не мог заставить ее подстрелить какую-нибудь живность.
«Что ты будешь делать, если со мной что-нибудь случится?», спрашивал он ее. «Обречешь детей на голод?»
Но она лишь смотрела на него вот этим взглядом. Он заставил ее провести у них дома занятия по консервации продуктов с участием жен своих друзей-сервайвалистов, считая, что это неплохо придуманный ход, как можно получить у них консультации насчет консервирования на год вперед.
К несчастью, это оказалось сопряжено с невероятным количеством труда и затраченных усилий.
Когда все разошлись по домам, и в доме все убрали, изнуренная Пегги с кругами под глазами усадила его, чтобы устроить ему «разговор». Кое-кто из его приятелей уже предупреждал его о возможности такого «разговора».
«Когда дойдет до этого, считай, что у вас наступили последние денечки вашей совместной жизни», сказал один из них. «И тогда вряд ли уже можно будет что-то сделать, чтобы спасти ситуацию».
Когда он это сказал, глаза его были преисполнены горечи. Но Том был полностью уверен в ней и в себе, или, по крайней мере, он так считал, – до этого вечера после этого самого консервного погрома.
«Том», сказала Пегги, с текущими по щекам слезами. «Я по-прежнему тебя люблю. Но жить вот так я просто не могу, это меня убивает. Я вижу, как старею, я нахожу у себя седые волосы. Том, а мне ведь только двадцать семь. Посмотри на меня! Посмотри на мои руки!»
Она показала ему их – они были похожи на руки его мамы, огрубевшие от труда, шишковатые в суставах пальцев, окрашенные свекольным соком, с обломанными ногтями.
«И мне хочется, чтобы у наших детей были друзья. Хочу, чтобы они ходили в школу, как ходили в нее мы». Она отвернулась от него, кусая губы.