Валентина Никиткина
Война была молодая...
Бегство
19 сентября 1941 года во второй половине дня я тайком вылезла из окна. Не хотелось, чтоб хозяева, в чьем доме мы жили, спрашивали, куда я иду.
Неделю назад я ходила в военкомат, но мама прибежала за мной и за руку меня увела. Вот и пришлось, собравшись с духом, покинуть дом через окно.
В школьном портфельчике я несла порванную на длинные ленты для бинтов простыню и томик Пушкина. Я надеялась, что тут же попаду на фронт, тут же начну оказывать помощь раненым и командир, видя мое старание и храбрость, зачислит меня в свою часть. А в перерывах между боями я буду разговаривать с ранеными бойцами и читать им стихи. Смешно, правда? Я потом и сама часто над своей наивностью посмеивалась…
Навстречу мне двигалась по дороге странно молчаливая человеческая река: женщины с ребятишками, старики, пожилые мужчины с узлами за спиной, с грузом на телегах и на тележках.
Все направлялись в тыл, одна я вышагивала туда, откуда они шли.
На меня, наверное, каждый посмотрел, но никто ни о чем не спросил, не заговорил со мной.
Наконец я осталась одна на пустой до горизонта дороге. Ни сзади, ни впереди никого не было, а я все упрямо шла.
Меня догнала и обогнала легковушка. Эмка. И остановилась. Я подбежала к ней.
— Девушка, куда вы идете? Вас подвезти? — Немолодой капитан (все, кому за тридцать, казались мне немолодыми) открыл дверку и вышел из машины.
Наивна-то я была наивна, но все-таки не до такой степени, чтобы сказать ему правду о своем побеге из дому. Я догадывалась, что эта правда может показаться ему смешной глупостью, поэтому находчиво соврала, что у меня где-то под Полтавой на фронте отец и брат и я иду искать их, потому что осталась одна. Добавила, что хочу воевать вместе с ними.
Капитан попросил мои документы. Я подала паспорт и комсомольский билет, членские взносы были уплачены даже за сентябрь в опошнянской средней школе, где я проучилась в десятом классе целых две недели. Он внимательно посмотрел документы, сказал, что ищет штаб, не уточнив какой части, и что меня подвезет.
Он сел рядом с шофером, а я на заднее сиденье. И испугалась. Рядом со мной лежало несколько гранат-лимонок.
Капитан засмеялся, сказал, что в гранатах нет запалов — они отдельно лежат. И рассказал, что во время финской войны он попал в окружение и отбился только потому, что у него были гранаты. Вот теперь он всегда возит с собой боезапас. У него были и конфеты, он угостил меня.
Мы ехали, уже сумерки спускались. Навстречу нам шли красноармейцы, человек десять. Шофер остановил машину, и капитан подошел к солдатам, о чем-то поговорил с ними. Вернулся и сказал, что дальше ехать нельзя: в Диканьском лесу засели на деревьях “кукушки”-снайперы, мы мимо них не проскочим.
— Вы дальше пойдете или с нами? — спросил он у меня.
— А куда с вами?
— В Ахтырку, в штаб фронта. Там я вас устрою в какой-нибудь медсанбат.
Конечно, к этому времени я уже заробела: сумерки спустились, скоро ночь, какие-то “кукушки” в лесу!.. Куда одной идти?! Тем более что никаких отца и брата я не искала, а хотела просто помогать раненым на фронте.
— С вами, — ответила я быстро.
И мы поехали обратно. Когда проезжали Опошню, когда ехали мимо нашего дома, сердце защемило, но я даже в глубь машины отодвинулась, чтоб меня нельзя было с улицы увидеть. Хотя на улице и не было ни души и в окнах ни огонька…
Заночевали мы в каком-то доме, куда нас любезно пустили хозяева. Это было время — война! — когда чужих людей, а тем более военных, всегда и всюду пускали ночевать. Шофер остался в машине, а нам в горнице постелили на полу.
Ночью капитан подкатился ко мне, я молча отпихивалась и дрожала как осиновый лист. Наверное, он почувствовал мою дрожь, отполз на свое место и уснул. Через некоторое время и я уснула. А утром, когда мы умывались во дворе — сначала шофер мне воду из ковшика лил, потом я мужчинам, — капитан все мне рассказывал, какая у него жена хорошая. А я все молча удивлялась: у человека такая хорошая жена, а он ко мне приставал? Как же это может быть?..
В Ахтырку мы приехали утром, и, прежде чем отправиться в свой штаб, капитан поехал по медсанбатам, чтобы устроить меня. В Ахтырке было несколько медсанбатов потому, что армия отступала, какие-то части в окружение попадали, а медсанбаты сами уходили, уезжали…
Капитан сам ходил к начальству, возвращался злой — меня не хотели брать. Наконец где-то он уже топал ногами и кричал, что я его племянница и ему некуда меня девать. И меня взяли.
Он отвез меня в медсанбат, который был в каком-то школьном здании, сдал с рук на руки. Прощаясь с ним, я спросила, как его фамилия.