"Ничего себе задачка".
– …Руководить операцией на месте будет товарищ Ольга, – глаза Куусинен превратились в щёлки, – которая в Токио будет играть роль служанки, роль шофёра – товарищ Коваленко…
"Николай Кузнецов".
– … Предположительная длительность операции – полгода.
– Ну чего ты молчишь, – прижимается ко мне Оля, на пустой мокрой аллее внутреннего двора "дома на набережной", – всего-то полгода…
– Как будто дома работы нет, – отвечаю, выдерживав долгую паузу, – скажи, ты всё это затеяла?
– Я просто предложила Игнатьеву идею использовать наших агентов за кордоном не для добычи каких-то сведений, а для оказания влияния на руководство враждебных государств с целью изменения их политики по отношению к СССР… и пример привела, что было бы здорово агрессию японских милитаристов направить в сторону Юго-Восточной Азии. Остальное всё сделал Игнатьев…
– А если тебя японская контрразведка возьмёт, ты об этом подумала? Секретоносителя высшей категории отправить за кордон!
– Это мы с тобой знаем, что я секретоноситель, – отпускает мою руку Оля, – а со слухами, что я твоя жена, мы успешно боремся запуском других слухов… Уверена, в твоём досье в японской контрразведке подшиты сотни донесений о том, что у тебя с десяток любовниц, а жена – артистка кино Валентина Серова из-за твоих измен два раза пыталась покончить с собой…
– Они что идиоты, чтобы поверить в такую ерунду?
– … в абвере вроде тоже сидят не идиоты, на почему-то в войну каждого пленного нашего генерала спрашивали о Розе Каганович, любовнице Сталина. На каждое сообщение о том, что ты у нас такой замечательный учёный, десять – что ты пьяница и ловелас, которого проталкивает наверх Киров. Москва полнится слухами, а посольским шпионам надо регулярно о чём-то информировать своих начальников. В конце концов, почему один из руководителей Коминтерна товарищ Куусинен не против подпольной работы своей жены в Японии, а ты против?
– Может быть, он уже новую себе завёл, – приобнимаю жену за талию, – кстати, ты не боишься, что по возвращении из командировки, на твоём месте будет лежать, как ты сказала, артистка Валентина Серова?
– Я поговорю с ней до отъезда, – поворачивается ко мне Оля и вдруг начинает меня целовать.
Берлин, здание Кролль-Оперы,
20 апреля 1939 года, 14:00.
– Хайль Гитлер!
Казалось, что три огромных хрустальных люстры, свисающие с потолка оперного зала на мощных железных цепях, качнулись от этого оглушительного выкрика. Фюрер, показавшийся из-за кулис, слегка покачнулся, но справился с собой и нетвёрдой походкой направился к трибуне. Сцена оперы, служившей после пожара 1933 года в здании рейхстага местом проведения нечастых заседаний парламента (после принятия закона о передаче кабинету Гитлера законодательных функций), подверглась кардинальной перестройке.
Исчезло огромное кресло под раскинувшим крылья орлом, где восседал председатель рейхстага Герман Геринг, на его место была водружена высокая бронированная трибуна, закрывающая фигуру фюрера по грудь. Сам Геринг расположился внизу за простым длинным столом в ряду со своими помощниками и главами комитетов.
– Уважаемые члены Германского парламента! Народ Германии! – из громкоговорителей, специально по этому случаю установленных в зале, раздался многократно усиленный голос Гитлера. Фюрер в последний момент решился не использовать свою заранее записанную на магнитную ленту речь.
Дело в том, что буквально за день до заседания рейхстага, посвящённого его пятидесятилетнему юбилею, президент США Франклина Рузвельт обратился по телеграфу к нему и Муссолини с призывом воздержаться в течении десяти лет от нападения на тридцать одно государство Европы, Азии и Африки. Он предлагал созвать международную конференцию по разоружению и решению экономических споров.
Особенно задела Гитлера последняя фраза американского президента: "Вы неоднократно утверждали, что вмести с народами Германии и Италии не желаете войны. Если это верно, то и не должно быть никакой войны".
– Мой фюрер, – отговаривал его Гиммлер, когда узнал о решении Гитлера выступить вживую, – вы еще слабы, мы не можем сейчас показать её.
– Это первый раз когда мне бросают вызов, – фюрер поворачивает голову к Риббентропу, чудом не сильно пострадал при взрыве в Мюнхене, – Рузвельт хочет публичной дискуссии? Он получит её, и серьёзно потом пожалеет об этом.
– Вы правы, мой фюрер, – поддакивает министр иностранных дел, – ваше выступление будут слушать во всём мире, сотни радиостанций готовы предоставить вам свой эфир, в том числе и из Америки.