Вот оно.
Говоря коротко, вершина холма выглядела как место небольшого, но очень мощного и чрезвычайно странного взрыва. В яме (возможно, после него) осталась некая блестящая субстанция наподобие магмы, лишь слегка искривленная силой тяжести. Она-то, отражаемая осколками стекла, и создавала над холмом колеблющееся сияние.
Чемерица приказал Тео выйти вперед. Если его власть над речью пленника немного ослабла, то власть над телом он сохранил в полной мере. Тео покорно приблизился, и лорд, доверительно взяв его под руку на манер пожилого ученого желающего поделиться открытием с младшим коллегой, подвел его к самому краю ямы, усеянному оплавленными и уцелевшими кусками стекла. Цвета спектра в яме менялись теперь быстрее и не так равномерно, словно впадина реагировала на их присутствие, как живая. Чемерица коснулся шеи Тео, и тот напрягся, уверенный, что его сейчас сбросят туда, как приносимую в жертву девственницу в жерло вулкана, но бессильный оказать сопротивление. Рука лорда, однако, всего лишь отцепила от него Кочерыжку.
— Ты помешаешь осуществлению проекта, — объяснил Чемерица брыкающейся фее, держа ее двумя пальцами. — Он не сможет сделать то, что должен, если при нем останешься ты — даже такая ничтожная порция жизненной силы может воспрепятствовать налаживанию связи.
Кочерыжка ухватилась за его палец.
— Сказала бы я, куда тебе пойти, мучнистая рожа...
— Сейчас я изолирую тебя от него. — И Чемерица с поразительной силой швырнул ее в воздух. Она помчалась прочь со скоростью пули и пропала где-то над озером.
«Лети, — безмолвно молил ее Тео. — Улетай. Беги отсюда».
— А теперь жди здесь, пока я не буду готов, — приказал Чемерица и сошел немного вниз, к остальным.
Тео вдруг очень захотелось присоединиться к нему — яма, переливающаяся яркими красками, вызывала в нем ощущения, сходные с теми, которые, по его мнению, должен был испытывать эпилептик перед припадком, — но он не мог сдвинуться с места. Внизу беззвучно и даже нематериально вздувались янтарные и пурпурные пузыри. Он слышал, как Чемерица говорит что-то, и видел краем глаза, как Ужасный Ребенок занимает позицию на другой стороны ямы, но его отвлекало другое, еще более тревожное зрейте: глубоко в световых волнах, так смутно, что он сначала принял это за галлюцинацию, лежали две фигуры, похожие на человеческие.
Там лежат трупы. Ужас, подирающий по коже и заставляющий часто дышать, чувствовался как-то отстраненно, но все-таки чувствовался — так слышишь крики человека, которого убивают в другой квартире несколькими этажами ниже. Да ведь это же...
— Это король с королевой! — воскликнул лорд Наперстянка, испуганный почти не меньше его. — Во имя Дерев, Чемерица, ведь не станем же мы нарушать их покой?
— Замолчи, — сказал ему Аулюс Дурман, но страх слышался и в его голосе. — Не говори о том, чего не понимаешь.
Тела в световой гробнице теперь стали четче, как будто они всплывали из глубины, не приближаясь при этом к поверхности, но Тео все еще плохо различал детали — он видел лишь, что одна фигура более женственна и что обе они очень длинные, выше даже, чем Антон Чемерица, хотя это, возможно, объяснялось преломлением света в прозрачной среде. Порой ему показывалось еще кое-что — то корона, то локон темных волос, колеблемый, как водоросль, световой струей, но это только путало его, поскольку одновременно он видел другие, противоречивые вещи: рука внезапно превращалась в коготь, кудрявая голова представала лысой, с гребнем наподобие плавника рыбы-паруса. Меч, лежащий на груди короля, расплывался и превращался в дубину, а потом в музыкальный инструмент вроде тех, на которых играли гоблины. Драгоценный камень в сложенных руках королевы становился яйцом, да и сами пальцы меняли форму, как воск на огне, то удлиняясь, то укорачиваясь, выпуская и убирая когти; кожа меняла цвет, шерсть отрастала на ней и тут же исчезала снова. Как будто сотни и тысячи фигур, погребенных в глубине, отражались разом в этом месте, и каждая версия содержала в себе черты остальных.
Но у всех этих призрачных пар, возлежащих в сотканном из света саркофаге, была одна общая черта: их глаза, не менее изменчивые, чем все прочее, то круглые как у сов, то с узкими, как у кошек и змей, зрачками, то затянутые пеленой, то поблескивающие из-под нависших костистых лбов, — их глаза неизменно оставались открытыми.
— Они живы, — полным ужаса шепотом произнес Наперстянка. — Они все еще живы!
— Разумеется, живы, идиот, — сказал Чемерица. — Они скованы, но не мертвы. Они воплощают собой сердце Эльфландии — если их умертвить, наше существование тоже скорее всего прекратится. Без них нам не обойтись.
— Но вы мне ничего не сказали, — чуть не плакал Наперстянка. — Речь шла только о подключении к миру смертных!
— И куда же, по-твоему, мы денем эту энергию, когда получим ее? — засмеялся Чемерица. — Без короля с королевой это будет примерно то же самое, что пытаться вместить Лунную в бочку для дождевой воды.
Наперстянка умолк, весь дрожа, но теперь голос подал кто-то другой — запинающийся голос, не сразу узнанный Тео.
— Это сделали вы, верно? Семь Семей?
Чемерица улыбнулся — он один, не считая Ужасного Ребенка, не поддавался колдовской силе острова.
— Наконец-то наш феришер заговорил. Я припоминаю — ты работал у леди Жонкиль. У нее, очевидно, хватило ума разглядеть в тебе нечто незаурядное. Но прав ты только наполовину. Великанская война значительно ослабила короля и королеву — вся их энергия уходила на то, чтобы не дать стране развалиться. У них не было сил бороться, когда мы устроили свой маленький... путч.