Когда Кумбер вышел вместе с ней — она помахала на прощание, как элегантная дама с палубы отходящего лайнера, — Тео сказал Поппи:
— Кочерыжка рассказала мне про твоего отца. Тяжелый случай. Не надо тебе его судить.
— Еще как надо! — с внезапным гневом выпалила она. — я тоже пережиток прошлого, дочь одного из тех, кто уничтожил дом Нарцисса, совершил столько убийств и заварил Войну Цветов, разрушившую половину Города. Они чуть было не отбросили нашу цивилизацию обратно в Эру Лесов! Пусть все знают мою точку зрения и решают, не следует ли и меня посадить в тюрьму. Скорее всего меня просто отправят в изгнание, потому что Кумбер и Примула выскажутся за меня. Это самое разумное. — Вид у нее, однако, был крайне несчастный.
— Но если тебя беспокоит не это...
— А что, по-твоему, меня беспокоит? Ты возвращаешься в мир смертных — я это слышала своими ушами. Приключения закончились, и ты прыгаешь в первую попавшуюся обратную дверь. Вот и чудесно. Ты имеешь на это полное право, ты перенес много страданий, не будучи ни в чем виноват, в мире, который не был твоим. Не жди только, что я буду ликовать по этому поводу. — Она поднялась, гневная, с сухими глазами. — Мне пора. Я провела тут весь день, а у меня есть и другие дела.
Она почти уже ушла, когда у Тео прорезался голос.
— Поппи, Поппи, постой!
— Что еще?
— Вернись, пожалуйста. — Он похлопал по койке рядом с собой. — Сядь.
Она села — настороженно, как кошка со взъерошенной шерсткой.
— Во-первых, возьми вот это. Он твой. — Руки поднимать было больно, но он снял с шеи цепочку и отдал ей. — Лунный камень твоей матери, правильно?
— Я его тебе подарила.
— И он придал мне сил, когда все стало совсем уж плохо. И все-таки он твой, Поппи, — памятка от другого любившего тебя сердца. Возьми. — Он вложил камень ей в руку.
— Хорошо. Ну, я пойду.
Он взял Поппи за руку, но был еще слишком слаб, чтобы ее удержать.
— Слушай. Может, я и захочу вернуться домой — но разве я говорил, что вернусь без тебя?
— Это еще что за новости?
— Все точно. Ты злишься, потому что думаешь, что я хочу вернуться туда, где я вырос. Может, ты и права, но с чего ты взяла, что я не попрошу тебя отправиться туда вместе со мной?
Она нахмурилась — в основном для того, чтобы скрыть растерянность и внезапный проблеск надежды.
— Почему ты так уверен, что я еще не использовала свой лимит по эффекту Клевера, — что я там уже не побывала?
— А ты побывала?
— Вообще-то нет. Но зачем мне это нужно? Чтобы состариться и умереть, да еще и в одиночестве, когда ты меня бросишь? Притом в мире смертных полным-полно взрослых женщин, которые лучше тебе подойдут, которые хорошо знают вашу жизнь и поют те же песни.
— Взрослые? — засмеялся он. — Да знаешь ли ты, что по возрасту годишься мне в прабабушки?
— Вечно ты со своими шуточками.
— Это как посмотреть. Слушай, Поппи: я очнулся и увидел, что мир, с которым я и так еле-еле освоился, стал совершенно другим. Я пытаюсь во всем этом разобраться. Я даже представить себе не могу, что произошло здесь с тех пор, как... все рухнуло, так дай же мне шанс. — Он протянул руку. Поппи приняла ее и позволила усадить себя обратно. — Я знаю точно, что хочу быть с тобой где бы то ни было. Хочу как-то продолжить то, что у нас началось. Не буду притворяться, что хоть что-нибудь смыслю в любви и тем более в отношениях между смертным и бессмертной — ну, скажем, бессмертным, который привык считать себя смертным, и другой бессмертной, считающей, что она слишком молода для него, — но давай попробуем осмыслить это вдвоем, ладно?
— Ты правду говоришь, Тео? Ненавижу, когда меня жалеют. Я бы раньше убила тебя, чем позволила себя пожалеть. — Маска Дурманов вернулась на место, как будто она говорила это на полном серьезе.
— Чистую правду.
Она посмотрела на него пристально — уже не как дочь семейства Дурман, но и без особой нежности тоже — и, кажется, пришла к какому-то решению. Отпустив его руку, она взобралась на койку, обхватила его руками и ногами и прижалась теплым ртом к его уху.
— И насколько же ты слаб? — спросила она. — До безнадежности? Или все обойдется, если ты потом поспишь как следует?
Его разбудило деликатное покашливание Кумбера у палатки. Голова еще немного кружилась, но более или менее функционировала. При свете болотного фонарика Тео переоделся в чистую, приготовленную для него одежду — комплект из белых штанов и рубашки, смахивающий на костюм для карате.
Потом надел легкие ботинки и поцеловал в щеку спящую Поппи.
— Долго же ты возился, — сказала Кочерыжка, восседавшая на плече Кумбера.
Тео испытал настоящую ревность, видя, что ее любимое место перешло теперь к другому.
— Я пока еще плохо поворачиваюсь. — Он оглядел освещенный кострами лагерь. — Мы идем к Пуговице?
— Только ты. — Кумбер казался подавленным, хотя настроение феришера не так легко разгадать. — Это большая честь. В эту ночь Пуговица принимает лишь очень немногих.
— Тогда пошли — я порядком проголодался. Может, расскажете мне, что у вас тут творилось, пока я болтался на дне? — Тео сказал это небрежно, но зеленая тишина еще жила в нем, как сон, от которого никак не пробудишься. — Начиная с битвы — я ведь до сих пор не все понимаю. Я сообразил, как мы помогли Пуговице провести гримов в Город, и догадываюсь, что драконов они перебили, но все-таки... — Тео вздрогнул, когда сидевшие у костра гномообразные существа окликнули его по имени и пожелали доброго вечера. Другие встречные тоже явно узнавали его, улыбались застенчиво и даже здоровались. — Что это с ними? Что ты им наплел, Кумбер?