– Ради меня! Слышишь? Все на себя беру, весь грех!
Она качнулась, уперлась вытянутыми руками в диван.
Глеб шагнул ей навстречу.
Проклятая босоножка соскочила с ноги и больно сдавила ступню.
Зоя Алексеевна подняла руку, удерживая Глеба на месте:
– Ты скажи своей жене. Я говорить не буду, а ты скажи… Пусть не сбивает тебя с толку. Если ей муж не дорог, то пусть подумает об отце своего ребенка…
Глеб вернулся в комнату. Нащупал край кровати, осторожно сел.
– Я не сплю, – произнесла Марина.
– А! Слышала, значит?
– Не глухая. Только напрасно она так думает.
Глеб нашарил сигареты, спички. Огонек, точно маленький желто-оранжевый флажок, трепетал, пригибался и выпрямлялся вновь.
Марина тоже потянулась к коробке и вытащила сигарету.
– Тебе нельзя.
– Одну ничего.
Она прикурила и попыталась загасить спичку.
Огонек сопротивлялся. Он уклонялся, словно искал лазейку, чтобы скрыться, чтобы выжить. Глеб резко взмахнул рукой. Упрямый флажок превратился в белесый жгутик дыма.
– Вчера мне мой Макаров говорит: «Вы, Марина Николаевна, много порций обеда едите, чтоб у вас живот надулся, да?» А Рюрикова ему отвечает: «Дурак ты, Макаров! Марина Николаевна беременная!» Потом они надували животы и весь день играли в беременных.
– Действительно, дурак этот Макаров, – усмехнулся Глеб.
– Уже неудобно ходить на работу.
– Дома сиди. Как положено.
– Положено после семи месяцев.
– А за свой счет? Поговори с заведующей… Возможно, я уже забыл, но мы в свое время стеснялись в детском саду говорить об этом. Интуитивно, что ли…
– Время больших скоростей. Никита бы все объяснил, – Марина взбила подушку и прилегла боком, спрятав ладонь под щеку.
Полоска света, бордюром подбившая дверь, исчезла – мать выключила свет и пошла спать.
Глеб вдруг почувствовал, что так и не снял эти босоножки. Он дрыгнул ногами, разметывая их в разные стороны.
– После приезда из Японии я могу вспомнить все фразы, которыми мы с тобой обменялись, Мариша. Их было не более двадцати.
Молчишь все, молчишь.
Марина протянула руку и тронула Глеба за плечо:
– Я люблю тебя. Я так люблю тебя, что мне страшно.
– И я тебя люблю.
– Нет, не любишь… Ты не можешь меня сейчас любить. Не о том твои мысли, Глеб… Ты, конечно, ходишь на работу, что-то делаешь… Не знаю…
– Чушь, чушь! – Глеб вскочил и прошелся по комнате, шлепая босыми ногами. – Выбрось это из головы! Я люблю тебя! И вообще, на следующей неделе соберемся все. Мы с тобой, Кит, Аленка. Дикость какая-то! Женился, и никто об этом не знает. Конечно, это будет не свадьба, а так… Посидим. Отметим…
С каждой фразой Глеб воодушевлялся. Марина приподнялась. Пепельницы поблизости не было – она опустила сигарету в стакан с водой.
– Только не надо приглашать Кита и Алену, – проговорила Марина. – Не задавай мне вопросов. Я не смогу ответить… Но только без них!
Раз в месяц Никита приводил свою комнату в порядок.
Он сбрасывал с подоконников, со стола и стульев газеты, журналы, куски магнитофонных лент в глубокий картонный ящик. Такие дни, как ни странно, Никита любил. Он всегда при этом находил интересное и нужное, что когда-то безуспешно разыскивалось. Уборку он проводил не торопясь, со вкусом. Просматривал заново весь хлам. И начинал ее в субботу, с тем чтобы и на воскресенье продлить удовольствие.
Сегодня как раз и была суббота. Комната созрела для уборки – это он понял накануне, когда два часа разыскивал свой паспорт.
Предстоял визит в ЗАГС для оформления развода.
Паспорт он так и не нашел. Но надежды не терял, ибо точно помнил, что в прошлую уборку он паспорт где-то видел. Сколько раз давал себе слово складывать документы отдельно!
Приход Глеба застал его в разгар работы.
Глеб прошелся по комнате, высоко поднимая ноги: как-то неловко было ходить по раскиданным на полу газетам и журналам.
– Готовишься к побелке?
– Паспорт ищу. Накопилось тут всякого.
Никита подобрал какую-то бумагу, просмотрел и швырнул в ящик.
Глеб сел на диван. Впечатление было такое, будто они расстались только вчера.
– Что-то давно тебя не слышно, не видно, – произнес Никита.
– Суета все. Потом в Ленинграде был, на конференции, – о Японии Глеб решил не рассказывать.
– А… Припоминаю, припоминаю.
Помолчали.
– Ну как дела? – спросил Глеб.
– Что это ты интересуешься моими делами? – Никита поднял с пола пустую банку из-под кофе и бросил в ящик.
– Друзья детства, Кит.
– Много лет назад, когда мы были ближе к детству, ты интересовался меньше моими делами.
– Время, Кит, время. С годами становишься сентиментальным.