Класс затих. Ребята смотрели друг на друга. Наконец под взглядом Добревой одна за другой стали подниматься руки. Маляка! Камен! Последним поднял руку Панта.
— Будь я там, разбил бы и заднее стекло, — шепнул он Юлии.
Часть четвертая
Пустырь
До конца учебного года оставалось меньше месяца. Солнце припекало совсем по-летнему и сулило каникулы и море. Нежась на солнце, ребята время от времени посматривали в зеркало, приспособленное ими для обозрения улицы. На душе было невесело. Экая тоска!
Увидев приближавшуюся машину, Маляка тут же бросил мяч на проезжую часть улицы и ринулся за ним. Раздался скрип шин на асфальте — машина остановилась в двух шагах от мальчика. Водитель с облегчением откинулся на сиденье и вытер пот с лица — обошлось, но страшно подумать, что могло бы произойти!
Маляка схватил мяч и, широко улыбаясь, вернулся к приятелям.
— А я что говорил? — заявил Добролюб. — Водитель всегда останавливает машину, как только увидит мяч. Раз вылетел мяч, за ним вот-вот выбежит пацан. Это уж точно!
Кроме Добролюба, во дворе были Камен и Сашо, мальчик из шестого «А», устроившиеся на скамейке, предназначенной когда-то для запасных игроков. Скамейку поставили возле дома, чтобы спинкой ей служила стена здания. Обычно ребята колготились здесь, если, впрочем, тетя Худерова, бабушка Гинка, тетя Шайтанова или кто еще не занимал скамейку первым — соседки любили погреться на солнышке. Теперь ребята редко бывали у себя во дворе. От двора и бывшей спортплощадки ничего не осталось. Все места захватили три гаража с массивными деревянными воротами и огромными замками на них и ремонтная яма, прикрытая сверху из предосторожности толстыми досками.
И это называется заботой о детях! От спортплощадки остались лишь воспоминания и чудом сохранившаяся боковая линия. Рабочие Константинова оказались расторопными — за неделю отгрохали все это уродство.
— Пойдемте на десять в кино, — предложил Маляка.
— Вчера только ходили…
Неожиданно Сашо выбил из рук Маляки мяч и бросился за ним на проезжую часть улицы. Опять резко заскрипели тормоза, и «Москвич» занесло на обочину. Водитель высунулся из машины, от нервного напряжения и гнева лицо его пылало.
— Осторожнее с мячом, не то…
— У вашей машины заклинило левые колодки, — учтиво заметил мальчик и, подняв мяч, вернулся к товарищам.
— Из-за покрышек сердится, — решил Маляка.
— Ну и пусть.
Ребята замолчали.
— Я плачу за билеты. — Маляка снова пригласил товарищей в кино.
Ему не хотелось больше жариться на солнце.
— Сколько же денег тебе перепадает от родителей? — поинтересовался Добролюб.
— Лев, но бывает и больше. Пять левов родители дают за шестерку. Три — за пятерку.
— Весьма прогрессивный способ оплаты, — съязвил Добролюб.
Маляка задумался, пытаясь понять, что тут прогрессивного. На шестерку в ближайшие дни рассчитывать не приходится, а перепадет ли от родителей три лева за пятерку — тоже неизвестно. За отметки по физкультуре отец премиальные не выдает.
— А мне родители ничего не дают за хорошие отметки, — заявил Камен. — Когда мне нужны деньги, я прошу у них.
— Непорядок, — нахмурился Добролюб. — Одним деньги дают, другим нет. Я считаю, оплата хороших отметок должна быть установлена законом — и всем ребятам одинаковая.
Теперь Добролюб бросил мяч и помчался за ним на мостовую — машина затормозила на полном ходу и остановилась в двух шагах от мальчика. Из машины вылетел Ташев. Схватив Добролюба за рубашку, он закричал:
— Вам что, делать больше нечего?! Семнадцать долларов я отдал за стекло, а теперь вы хотите, чтобы у меня крыло смялось?
Мальчики вскочили со скамейки и отступили назад.
— Он не хотел… — умоляюще произнес Маляка.
— Кому рассказываешь! Каждый день…
Добролюб воспользовался моментом и вырвался из рук, но Ташев все-таки успел шлепнуть его, а потом в ярости завопил:
— Дурак!
— Это ко мне относится? — обиделся Добролюб.
— Лопоухий дурак! — Ташев дрожал от злости.
— Я вот скажу папе, тогда и посмотрим, кто из нас дурак!
— Я тебе сейчас порассуждаю! — Ташев шагнул было к Добролюбу, но тотчас передумал. — Сколько раз вам говорить, — повернулся он к Камену и Маляке, — нечего чужих во дворе собирать! У Константинова вон зеркало украли!
С улицы донеслись гудки автомобилей: Ташев бесцеремонно остановил свой «Форд» прямо посередине мостовой.
— Что там случилось? — В окне показалась бабушка Гинка.
— Я еду в Перник, вернусь поздно! — крикнул ей Ташев и поспешил к машине, чтобы освободить проезд.
— Его будут судить за оскорбление личности, — пригрозил Добролюб.
— Если бы суд разбирал случаи оскорбления детей, многим взрослым досталось бы! — заявил Маляка. — Моего-то отца точно бы осудили.
— Родители частенько обижают своих детей, — рассуждал Добролюб. — А вот если кто обидит чужого ребенка, понесет наказание. Жаль, что я не должностное лицо.
— С чего это тебе вздумалось быть должностным лицом?
— За оскорбление должностного лица полагается тюрьма.
— А как с учащимися? — заинтересовался Маляка. — Я считаю, ученики должны считаться должностными лицами.
— Едва ли, но за «лопоухого дурака» можно заставить его заплатить мне штраф в сто левов. Как пить дать!
Камен присвистнул — сумма произвела на него впечатление.
— Пойду посоветуюсь с адвокатом, — решил Добролюб, найдя, порывшись в карманах, два лева и несколько стотинок.
Мальчики решили тоже идти к адвокату. Камен позвонил снизу домой — дедушка утром ушел в поликлинику и оставил близнецов на него, — но братья не ответили на звонок. Камен побежал в квартиру, но тут же вернулся — братишек дома не оказалось.
— Моя малышня здесь не появлялась? — кинулся он к ребятам.
— Нет.
Камен покричал Тончо и, когда тот вышел на балкон, спросил:
— Ты не видел Стефана и Тошко?
Тончо молча исчез, но через секунду из открытого окна донесся его капризный голос:
— Я их видел, ба-а! Чего не пустила меня? Они же за мороженым пошли…
Камен еле сдерживался — дайте срок, уж он как следует оттреплет Стефчо и Тошко, достанется им на орехи! Пусть потом посмеют еще хоть раз пойти без разрешения за мороженым!
— Лопоухий дурак, а? — угрожающе покачал головой Добролюб по дороге к кондитерской и ехидно ухмыльнулся.
В кондитерской близнецов не оказалось. У перекрестка продавали эскимо, и Камен спросил продавца, не видел ли он, случайно, двух близнецов. Нет, продавец их не видел. Не было малышей и в скверике. В волнении Камен заглянул в бакалейную лавку, хотя и знал, что там братьев никак быть не может. Ребята опять вернулись во двор, но близнецы как в воду канули. Камен стал громко звать их, и тут из окна выглянул Стоименов:
— Ты что так раскричался?
— Братишки пропали.
— Куда же они подевались? — Стоименов понял, что Камен волнуется, и спустился вниз. — Найдутся, — попытался он успокоить мальчика. — В подвале смотрели?
Как же они об этом не подумали! Мальчики спустились вниз по темной лестнице, а Стоименов шел за ними. Ручка подвала-мастерской не поддавалась: кто-то держал дверь изнутри. Но было тихо.
Стоименов изо всех сил толкнул дверь, она открылась, и из подвала поплыли клубы табачного дыма. Показалось испуганное лицо сына Стоименова, за ним, виновато опустив головы, неподвижно стояли два его приятеля.
Затрещины посыпались сразу, первая заставила младшего Стоименова схватиться за щеку, вторая швырнула его на письменный стол, с которого ребята когда-то сняли столешницу. Деревянные планки, прикрытые сверху газетами, затрещали, и начинающий курильщик упал вверх ногами в выдвижной ящик стола.