Папа не испугался, так как даже мальчишки прекрасно понимали, что обычные военные, даже эсэсовцы, просто так, от нечего делать, расправ не устраивают, зачем им надо портить отношения с теми, кто их кормит и за ними прибирает? Танкист захохотал, показал пальцем на бородатого папиного деда, который в это время копался в огороде, и произнёс: – Карл Маркс! Потом что-то добавил, бросил галстук назад в груду вещей и потерял к папе интерес. Такой добродушный шутник был.
**
Но второй случай оказался далеко не столь безобидным.
У одного из танкистов-эсэсовцев был очень красивый перламутровый пистолетик, изящный и маленький – «дамский». Танкист держал этот пистолетик в гостиной, на поясе не носил (видимо, чтобы не нарушать форму одежды).
Лежал пистолетик в кобуре на спинке дивана, а папе очень хотелось им завладеть, ну, очень красивая вещица была.
И вот, когда танкисты вдруг засуетились, стали собираться в путь, собирать вещи, папа, сновавший по дому с деловым видом, аккуратно улучил момент и сбросил пистолетик за диван, как будто бы тот упал сам. Надеялся, что в суматохе танкист о нём позабудет. После этого папа выскочил во двор, как ни в чём не бывало.
А через несколько минут танкист папу позвал. Вызвал совершенно спокойно, без эмоций. Как ни хотелось мальчишке удрать, но идти пришлось, потому что бабка, дед, сестрёнка – все оставались в доме или во дворе, деваться было некуда.
Танкист показал на спинку дивана, где раньше лежал пистолет, и потребовал у папы вещицу вернуть. Папа сделал вид, что не понимает, потом стал отнекиваться, уверять, что ничего не брал. Тогда танкист, совершенно спокойно, опять же, без эмоций, подошёл к папе, схватил его за горло и стал душить. Равнодушно, без криков, без угроз. Просто душил мальчишку. Потом отпустил и снова спросил, совершенно спокойно, где пистолет. Папа всё еще был уверен, что танкист его просто пугает и опять замотал головой, мол, ничего не брал. Тогда танкист вновь совершенно спокойно взял мальчишку за горло и вновь стал душить. Папа потерял сознание.
Очнулся он через час или больше. Танкистов уже не было. Уехали. Лежал он в погребе. Бабушка сидела рядом.
Когда мальчик окончательно пришёл в себя, бабушка рассказала, что вошла в комнату в тот момент, когда танкист чуть ли папу не задушил. Бабушка бросилась вперед, стала отнимать ребенка, пыталась бороться, закричала. Тогда танкист опять же совершенно спокойно, всё так же, без эмоций, ударом кулака сбил её на пол, потом достал служебный пистолет и сказал по-немецки, не сомневаясь, что поймут, что сейчас задушит мальца, потом пристрелит девчонку, а потом возьмется за взрослых. Бабушка лежала на полу и не могла понять, что происходит, из-за чего всё это, но ничего хорошего не ждала.
Танкист выглянул из окна в поисках Нины, заметил её и направился к двери, чтобы девочку позвать. В этот момент он вдруг снова посмотрел в сторону дивана, о чём-то подумал, вернулся и заглянул за диван. Увидел кобуру с пистолетом, достал её, показал остальным – с десяток эсэсовцев сновали по дому, собирая своё барахло, не обращая внимание на расправу, – засмеялся, покачал головой, вот, мол, мой пистолет завалился за диван, а я-то решил, что мальчишка утащил. И не обращая больше внимания на лежащих папу и бабушку, пошёл на улицу.
Речь тут не о том, что, конечно, паренек пистолет украл и наказан был бы за дело, если бы по шее надавали. И не о том, что на войне любой солдат, озверев, может придушить мальчика, а не только эсэсовец. И даже не о том, что из-за шалости папа чуть было не погубил и себя, и семью – в конце концов, миллионы людей и без таких шалостей эсэсовцами были уничтожены.
Папу поразило просто совершенное спокойствие, совершеннейшее отсутствие эмоций у этих людей. Надо прибить мальчика? Прибьём, раз надо. Старушку тоже надо прибить? Ну, раз надо, прибьём. И девчонку тоже. Чего тут переживать-то?
И эти люди не были карателями, гестаповцами, полицаями. Речь шла о танкистах, солдатах. Люди озверели, перейдя все пределы.
Танкисты исчезли. И это были последние постояльцы в семейном доме.
**
Немцы ушли. Но и советская армия ещё не пришла. Целый день было спокойно. Вообще-то, жители уверились уже, что война их городок, слава богу, пощадила. Сочли, что прожили последние два года довольно спокойно и обошлись минимальными для той войны потерями.
Но тут вновь объявились эсэсовцы. Уже не танкисты, а пехотинцы. Не солдаты (хотя бы из боевых частей СС), а поджигатели (а может быть, и солдаты, которые исправно выполняли порученное дело). Пришла команда в несколько десятков человек, которые город стали жечь, дабы тот не радовался тому, что уцелел.