В принципе, как упомянул выше, не запомнились папе какие-то особые подробности тех месяцев. Видимо, общая обстановка и шок от всего происходящего не дали отложиться в памяти конкретным событиям.
Единственное, что он не забыл из событий, не касающихся непосредственно семьи, так это вывоз немцев из Немецкой слободы. Слободу окружили красноармейцы (скорее, солдаты войск НКВД, но папа такой детали не запомнил), немецкие семьи посадили на грузовики, дав забрать с собой небольшие узелки с одеждой (а дело происходило летом), и вывезли всех до единого. Отцы и старшие дети этих немцев были на фронте, воюя в Красной Армии в это время, кстати. Семьи увезли, и больше никто о них никогда не слышал. Много пишут о том, что выселяемые немцы частью погибли в первую же зиму, когда их выкидывали в холодной степи, не давая никакой одежды и материалов, кроме того, что у них было с собой, а частью как-то выжили. Но в Константиновку никто, насколько помнит папа, никогда не вернулся. Их добро, оставшееся в домах, растащили жители сразу же после выселения.
В город каждый день приходили отступающие войска и беженцы, народу было много, все кричали и ругались, всегда кто-то чинил на улице машину или прямо у забора перевязывали раненых. Днем и ночью стоял страшный шум.
А в октябре, в одно раннее утро вдруг наступила тишина. Ночью Красная армия ушла, а с ней ушли и городские власти. Стало тихо-тихо. Беженцы тоже исчезли, и жители замерли в ожидании.
(В истории Константиновки, которая доступна в Интернете, упоминаются бои под городом, но мимоходом, в одну строку, так что, наверняка, были они скоротечны и проходили в достаточном отдалении от него, чтобы жители слышали звуки боя).
Начало оккупации
Днем, через несколько часов после ухода советских, в город спокойно и без стрельбы вошли итальянцы. Пробыли они в Константиновке немного – дня два или три. Запомнились веселыми, привлекательными, не злобными и относительно честными.
Насчет «честности» надо пояснить: Итальянцы всегда готовы были прихватить то, что плохо лежит – от обмылка, до металлической ложки или шарфика, но будучи застигнутыми на «месте преступления», не отнекивались, не пользовались «правом победителя» на конфискацию (на грабеж), а сразу же делали вид, что воровать не собирались, а просто разглядывали найденную вещицу, предлагая тут же ее на что-то выменять. И если хозяин на обмен не соглашался, итальянец с готовностью (но после бурной торговли), сокрушенно качая головой, ложку или картофелину возвращал и уходил, только надо было не терять бдительности и следить за тем, чтобы парень тихонько не вернулся и не утащил понравившуюся безделушку.
Женщины иногда даже колотили застигнутых за воровством итальянцев – наверно, не в первый день их прихода, но быстро разобравшись в итальянской беззлобности и нормальности. Вечерами те устраивали танцы, ухаживали за девушками, угощали ребятишек сладостями, к людям не приставали и работать на себя не заставляли.
Никаких ссор и сложностей, одним словом, с первыми оккупантами не возникало, и когда те на третий или четвертый день ушли, все как-то были настроены на успокоительный лад, так как оккупация оказалась совсем не такой страшной, как ее описывали и ожидали.
**
Без хозяев город простоял недолго, и пришли румыны. Эти оказались похуже итальянцев, хотя тоже не были особо страшными. Воровали не меньше итальянцев, хотя тоже именно воровали, а не грабили – исподтишка, пока хозяева не видят. Будучи застигнутыми, могли выпятить грудь и пригрозить винтовкой – мол, смотри у меня, я тут теперь командир, вы войну проиграли, что хочу, то и беру!
Румыны оказались также и позлее итальянцев. Могли крепко отлупить мальчишку за какую-то провинность – за попытку стянуть барашковую шапку, например, – а такие шапки носили далеко не все румыны, скорее всего офицеры, так что шапки ценились, тем более, что зима подходила. Могли ворваться в дом и по-хамски отнять еду у садящихся за стол хозяев, не взирая на то, что разносолами никто не питался, но румын-то свои интенданты кормили плохо, так что понять вечно голодных «победителей» где-то можно.