Тягостное, длительное молчание. Глубоко посаженные глаза ощупывают каждого.
– Считаю до трёх. Раз… Два… Три…
Тишина и молчание в строю. Каждый далёк от мысли, что он конкретно виноват в перечисленных грехах, но совместная работа накладывает на каждого определённую ответственность, и поэтому слова командира каждому не безразличны. Каждый продолжает смотреть в сторону пыльного заката, совершенно не осознавая, что это, возможно, последний закат в его короткой жизни.
Командир вынимает из кобуры пистолет, ставит его на боевой взвод и несколько писклявым голосом продолжает:
– Если никто не выйдет, буду расстреливать каждого пятого как пособника фашизма и лично Гитлера.
Никто не двигается.
– На первый – пятый рассчитайсь!
Пятые номера отвечают по-разному, но в основном тихо и обречённо.
– Пятые номера, шаг вперёд. Марш! Направо! В балку, шагом марш! Остальные – разойдись!
Ждём, что будет дальше. Из балки раздаются пистолетные выстрелы. Вскоре появляется майор Помазанов и своим обычным, нервным шагом направляется на командный пункт полка, расположенный в палатке. На этом разбор полётов закончился.
«Расстрелянные» возвращаются из балки с неприятным чувством свершившегося и с ожиданием новых событий завтрашнего дня.
В то тяжёлое военное время такой командир, как Помазанов, не имел права так обращаться с подчинёнными, хорошо понимающими, что общий успех в борьбе зависит от сплочённости, дружбы и доверия в коллективе. И чем сложнее боевая техника и труднее боевые задачи, тем эти требования и роль отдельного человека становятся более значимыми.
Майор погиб при загадочных обстоятельствах. Подтверждением этого было то, что флагманский штурман и стрелок-радист не произнесли ни единого слова о гибели командира.
Новым командиром нашей группы стал старший сержант Лёша, командир самолёта с хвостовым номером девять. С этим самолётом и его экипажем меня связывали взаимная фронтовая дружба и общие боевые задачи.
4 октября самолёт моих друзей был подбит и не дотянул до аэродрома Сарабуз трёх километров. Стрелок-радист Вася Фёдоров сбил истребитель «Хейнкель-113», но и сам получил более десяти ран. В санчасть его увезли ещё живого. Лёша и Толик были живы.
На место вынужденной посадки «девятки» поехало пять человек. Из Саки выехали на полуторке, по дороге несколько раз приходилось выскакивать из кузова и прятаться в канавах от обнаглевших немецких самолётов. И каждый раз я стрелял из винтовки по этим наглецам с надеждой на успех.
В Сарабуз (военный городок ВВС Черноморского флота) приехали во время бомбёжки, когда первые самолёты уже отбомбились и уходили на бреющем полёте в степь. Одна из многочисленных бомб попала в котёл со щами, убила повара и лишила нас обеда. В первом же магазинчике купили несколько бутылок шампанского и четыре банки крабов.
Не дожидаясь появления новой волны самолётов, быстро помчались по пыльной дороге на своей автомашине к подбитому самолёту. Мы были уже на полпути к цели, когда на высоте 100–150 метров появился «Юнкере». Его стрелки открыли огонь по нашей полуторке, но пыль нас прикрыла от прицельного огня, а затем мы расползлись по придорожным канавам. Второй заход «Юнкерса» я встретил прицельным огнём из винтовки, заряженной патронами от авиационного пулемёта ШКАС. Второй мой выстрел был удачным – трассирующая пуля пробила фюзеляж немца и, изменив направление полёта, вылетела наружу. Удобно устроившись в канаве, волнуясь от неравной борьбы и её скоротечности, на этот раз в патронник я загнал бронебойный патрон. Третьего захода не было.
Прежде чем ехать дальше, кричали и искали лейтенанта, нового особиста (сотрудника особого отдела НКВД), который перед этим оставил в кузове винтовку и вещи, а сам перебежками удалялся в сторону кукурузного поля. Его нашли убитым разрывной пулей рядом с неубранным полем кукурузы.
Доехали до места, где лежал наш самолёт, без дополнительных приключений. Труп особиста в новом, но испачканном кровью обмундировании, резко отличавшемся от нашего пыльного и грязного, отправили на нашей автомашине в Сарабуз. Мы же, оставшиеся живыми и здоровыми, уселись на земле, открыли бутылки и банки, налили шампанское в алюминиевые кружки и выпили за погибших.
Ещё о чём-то поговорили и расслабились. Командир оставил меня на ночь охранять «девятку». Южная тёплая ночь наступила так неожиданно, что я не успел как следует осмотреться и подготовиться к боевому дежурству в окружении зловещей темноты, подступившей со всех сторон к самолёту.
Ожидание наихудшего и внутреннее беспокойство были вызваны свежими рассказами о просочившихся через ишуньские позиции немцах, о десантах со стороны Азовского моря и диверсантах в форме красноармейцев. Кроме того, сведения погибшего лейтенанта о том, что ближайшие деревни заселены немецкими колонистами, а в их домах уже появились боевые группы, не могли не повлиять на моё настроение. Оно определялось как военной обстановкой, сложившейся на полуострове, так и реалиями этой ночи.