— Да, сэр, — сказал Гоцци и поспешил к своему терминалу.
Проводив его взглядом, Жискар снова обратился к главной голосфере. Он знал, что вопрос Гоцци отражает беспокойство начштаба за возможные последствия, которые это решение может иметь для карьеры Жискара. Сам же он, спрятав все чувства за уверенным и спокойным выражением лица, перспективами своей карьеры сейчас не интересовался вовсе. Он знал, что Том Тейсман ждет от него в случаях, подобных этому, проявления рассудительности и благоразумия, и не боялся, что Тейсман усмотрит в его решении отступить проявление трусости. К тому же, вполне искренне развеселился Хавьер, если дела пойдут совсем мрачно, он вправе рассчитывать на вмешательство президента.
Нет, его беспокоила вероятность ошибки. Ему казалось, что он прав. Но он мог и ошибиться. А если он ошибся, если упустил уникальную возможность размолотить корабли стены всего Мантикорского Альянса, то, что за этим последует, затмит любые неприятности, которые могут приключиться с любой карьерой.
Когда несколько часов спустя Мишель Жанвье, барон Высокого Хребта, приостановился в коридоре перед полированной деревянной дверью, он тоже размышлял о карьере. Вооруженный часовой — капитан в безупречно аккуратном мундире Королевской Гвардии, — стоявшая навытяжку у этой двери, даже не покосилась на премьер-министра.
Барон знал, что традиции и выучка Королевской Гвардии требуют этой неестественной неподвижности, этого демонстративного всеигнорирования, хотя на самом деле часовой видела и замечала всё, что происходит вокруг неё. Но было в капитане нечто большее, чем просто традиция и выучка. Что-то такое, чего никто не мог бы указать.
“Презрение, что ли?” — подумал барон, удостоверившись, что не забыл принять приличествующее случаю выражение лица. Или враждебность, которую излучали все сторонники Елизаветы III, каждый по-своему?
Незаметно переведя дух и мысленно расправив плечи, премьер-министр подошел на два метра, оказавшись в предписанной часовому зоне внимания. Тогда капитан отреагировала. Голова её резко повернулась, взгляд сфокусировался на Высоком Хребте, а правая рука мгновенно и с механической точностью легла на рукоятку висевшего на боку в кобуре пульсера. Все это было тщательнейшим образом отрепетировано. И хотя она сейчас всего лишь играла роль в военном представлении, только идиот мог усомниться, что капитан — смертоносно опасный профессионал. А ритуал, однако, требовал и от барона строго формального ответа.
— Премьер-министр, — доложил он капитану, как будто та могла не знать, кто он такой. — Испрашиваю соизволения у её величества уделить мне несколько минут её времени по делам государственной важности.
— Да, сэр, — сказала капитан, не убирая правой руки от кобуры, а левой описала идеальный полукруг и активировала коммуникатор. — Премьер-министр ходатайствует о предоставлении аудиенции у её величества, — объявила она.
Высокий Хребет сжал зубы. Обычно ему скорее нравились формальности, отшлифованные временем процедуры и протокольные церемонии, подчеркивавшие достоинство и значимость поста, который он занимал, и Звездного Королевства, которому служил. Но сегодня каждая из этих формальностей была дополнительным кристалликом соли на рану, которая привела его сюда, и он бы предпочел сразу перейти к делу. В конце концов, его секретарь заранее договорился о встрече, а изощренные системы безопасности идентифицировали его и держали под прямым наблюдением с того момента, как он вступил на территорию королевского дворца.
Пока капитан слушала, что говорит ей голос в наушнике, её глаза продолжали изучать его с пристальной бесстрастной сосредоточенностью — слегка подпорченной всё тем же скрытым внутри холодным презрением. Затем она убрала наконец руку с пульсера и нажала кнопку открытия двери.
— Её величество примет вас, сэр, — четко произнесла она и снова вытянулась по стойке “смирно”, устремив взгляд в пространство коридора, словно барон перестал для нее существовать.
Он снова вздохнул и прошел в дверь.
Королева Елизавета ожидала его. Зубы Жанвье сжались ещё сильнее. За последние четыре стандартных года она принимала его в этом официальном кабинете множество раз. Принимала без особой радости, но, по крайней мере, с внешним уважением к его должности, пусть даже плохо, но скрывая презрение к тому конкретному человеку, которую эту должность занимал. За все эти четыре года она встречалась с ним исключительно по неотложным государственным делам и во исполнение своих конституционных обязанностей, но при этом оба они, по взаимному молчаливому соглашению, использовали маску официальной любезности.
Сегодня все было по-другому. Она сидела за столом, но, в отличие от его предыдущих визитов в этот кабинет, не предложила ему присесть. Собственно говоря, не было даже стула, предназначенного для гостя. Кофейный столик, кушетка рядом с ним, уголок для переговоров с удобными креслами — всё исчезло. Он не сомневался, что она приказала убрать мебель в ту минуту, когда его секретарь связался с дворцом, договариваясь о встрече. Ярость — и смятение — проступили сквозь его маску, ибо это беззвучное, холодное, умышленное оскорбление его задело.
Но даже если бы он не выдал своих чувств и даже если бы королева приветствовала его любезной улыбкой, а не молчанием и не следила холодным взглядом за тем, как он идет через кабинет к её столу, древесный кот, сидевший на спинке кресла, был безошибочным барометром сгущавшейся в кабинете атмосферы враждебности. Ариэль наблюдал за бароном своими зелеными глазами, полуприжав уши с кисточками к голове и глубоко впившись белоснежными когтями в обшивку королевского кресла.