Ниже:
"Декабря" - опять неразборчиво - "дня 1919". В правом углу удостоверения расползалась круглая ротная печать.
- Жаль мужика!..- вздыхая над моим плечом, сказал Едоков.- Смотри-ка,орловский!..
- Всех жалеть будем...
- Всех, Лехин, не всех, а одного можно!.. Отпустим?.. Рыжебородого мы отпустили...
* * *
- Скажем, к примеру, большевики...- рассуждал второй подводчик, уже следуя за нашими санями.- Кому не известно!.. Обижают!.. Да все больше насчет скота и хлеба, а ваш брат и насчет шкуры не совестится.
- Насчет какой шкуры?
- А той, что под штанами... У мужика она хошь, говорят, и толстая, а все ж чувствительно...
* * *
Приморозило...
"За Уралом за рекой",- вполголоса напевал Едоков...
Наконец показался и Харьков.
- Пожалуй, в Харькове не разживешься... Лавки, пожалуй, закрыты... Идем! - сказал я, взял снятую с Акима упряжь и вместе с Едоковым пошел в маленькую, покосившуюся хату, одиноко стоящую на краю дороги.
В хате было темно.
- Здорово, хозяин!
- Здравствуйте, товарищи, здравствуйте!..- кланяясь седой, приглаженной головой, ответил мне с лавки старик хозяин.- Здравствуйте... наконец-то!..
По малиновой тулье моей фуражки он принял меня, очевидно, за красного.
- Постой! Товарищи придут через час. А пока вот что, старик,- угости хлебом! - Я бросил на лавку упряжь.- Возьми вот... Заместо денег это!..
- Нам, товарищи, что деньги... Мы...
- Да кадеты это! - перебил старика чей-то угрюмый голос из темного угла хаты.
- Ще кадеты?..
- Всем, старик, и кадетам пожевать хочется. А ну, старик, дашь, что ли?..- Я торопился.
- Верно это!.. На то нам господом-богом и зубы даны... Хочется... а как же?.. Это ты верно говоришь! - Старик подтянул портки.
Он обернулся к нам спиной и стал шарить на полке.
- Кадеты это!..- вновь, еще угрюмее, прогудел в углу тот же голос.
- Пущай кадеты!.. Уж пущай!.. Ладно!.. Накормим! Ээх!..- Шаря на полке, старик кряхтел.- А это ты правильное слово сказал... Да!.. Эх вы-и!.. Уж и я вам скажу тогда,- ладно!..- Он вновь обернулся и посмотрел на нас с ясным, старческим спокойствием.- Пожевать, говоришь?.. Ну и жевали б себе хлеб с хлебушком... Да только вы, кадеты, позубастей других будете... Вот что!.. Смотри, скольких перемололи. И все - кому?.. Господам на угоду. Ну идите уж!.. Христос с вами!..
Из темного угла выросла рослая широкоплечая фигура молодого парня. Когда мы вышли на двор, парень молча закрыл за нами дверь. За дверью выругался матерным словом.
- Ну, а упряжь взял все же? - спросил меня Лехин, когда я, следуя с ним за санями, рассказывал ему о старике и сыне.
- Взял.
- Сука он, вот что! Едри его корень!
ПО ПУСТЫМ УЛИЦАМ
Возле каждых саней, на которых, с уже продетыми лентами и поднятыми прицелами, были установлены наши пулеметы, шло по солдату. Я шел впереди, держа в руках винтовку.
Подводчик следовал за последними санями,- немного поодаль.
- А коль застрекочет?.. Да бои начнутся?..
Людей на улицах почти не было. Немногие встречные быстро сворачивали в ближайшие переулки. Другие жались к домам, исподлобья или удивленно на нас поглядывая.
Очевидно, добровольцы давно уже оставили Харьков.
- Эй, послушай! - подозвал я какого-то не успевшего свернуть прохожего. От одежды его несло рыбой. Очевидно, он был продавцом из рыбных рядов.- Скажи-ка, когда здесь последние добровольцы проходили?
- Ночью прошли.
- Ночью?.. А какие части?..
- Не разбираемся...
Продавец косился на крайний пулемет, но, встречаясь глазами с глубокой, черной точкой канала ствола, сейчас же опускал голову.
- А что, про красных не слышно?
- Был конный разъезд. Утром еще.
- Ну?..
- Ну а теперь не видно что-то.
- Разъезд?.. Да, господин поручик, был разъезд...- подбежал к нам какой-то остроносый реалист лет четырнадцати.- И теперь, говорят, возле вокзала "Южный" другой - тоже конный - показался. Буденного.
- Подгони!
Лехин оглянулся и, взглянув на меня, быстро ударил по лошади.
- На Северо-Донецкий!..
* * *
- ...Едри его корень,- Буденного!.. Сперва казаков расшвырял... До нас теперь целится!..
- А ну - минутку!..
Я подбежал к какой-то лавчонке с закрытыми наглухо ставнями и ударил кулаком о двери:
- Отвори!.. Эй вы там!.. Отворите!.. Дверь взвизгнула. Кто-то выглянул, но тотчас же скрылся, вновь захлопнув ее за собою.
- Да отворите! За папиросами здесь!.. Послушайте!.. За дверью вполголоса разговаривали. "Сейчас отворят!" - подумал я, но дверь не отворялась.
Тогда я поднял винтовку и ударил прикладом.
- От-во-ри-и...
Дверь на мгновенье опять приоткрылась. Худая женская рука быстро выбросила несколько коробок папирос. Когда я за ними наклонился, замок над ухом щелкнул снова.
- Эй, сколько тебе?.. Дура!.. Да сколько?.. А Лехин возле саней уже беспокоился:
- Господин поручик! Да идите, господин поручик!..
Прикрепив к замочной скважине пятирублевку, я побежал к саням.
Закурив, я вновь обернулся. На площади перед лавкой пятирублевкой моей играл ветер...
- ...Если что, тебя, брат, не тронут... Подводчик недоверчиво чесал затылок и испуганно смотрел на меня.
- Да кто же тронет, дурак?.. Не солдат ведь!.. А ну ступай!.. Ступай-ка!.. Вот,- так вот прямо и пойдешь. На Северо-Донецкий... Порасспроси и узнай, кто там,- наши аль красные...
Ожидая подводчика, мы сидели на санях и курили.
Над городом висела тяжелая, мертвая тишина.
Одиночные приглушенные выстрелы изредка доносились только с Нагорной стороны. Около нас, на Скобелевской площади и Змиевской было тихо и пусто.
Вечерело... По рамам верхних окон карабкалось солнце. Солнце не грело. С крыш уже не капало.
- Поручик!
Я быстро обернулся.
Передо мной стояла девушка, почти подросток.
- Послушайте, можно мне идти с вами?- Я приподнялся. Взял под козырек.
- Простите, а куда вам?
Выстрелы с Нагорной донеслись отчетливей. В конце Змиевской кто-то махал картузом и кричал, сипло и надрываясь:
- Митька-а-а!..
- Мне, поручик, на Лиман. К матери я. Я уже пятые сутки в дороге.
Подошел Акимов:
- Куда нам, господин поручик, с девками! Если б солдат был, аль мужчина...
- Круг-ом!
Акимов повернулся. Отходя, ворчал.
- Иди, иди! - крикнул я ему вслед.- Не суйся!
- ...Да, поезда уже ушли. Я была на вокзале.