В 1539 происходит симптоматичный эпизод. Смута, начавшаяся в боярское правление, вынудила вернуться на родину известного архитектора, итальянца Петра Фрязина, который давно жил на Руси и даже принял православие. Во время строительства укреплений в новой порубежной крепости Себеж, архитектор бежит в Ливонию. В Дерпте, на аудиенции и у местного епископа, Петр объясняет причины своего бегства следующим образом: «Великого князя и великой княгини не стало, государь нынешний мал остался, а бояре живут по своей воле, и от них великое насилие, управы в земле никому нет, между боярами самими вражда, и уехал я от великого мятежа и безгосударства».
Боярская власть, проявляющая столь завидную энергетику в борьбе за власть и «имения», выглядит весьма вялой в обороне русских рубежей.
Воины казанского хана Сафа-Гирея, находящегося в союзе с Крымом и Польшей, принялись еще активнее опустошать пограничные московские области. В начале 1540-х годов казанцами разорены земли Нижнего Новгорода, Мурома, Мещеры, Гороховца, Балахны, Заволжья, Галича с весями, Вологды, Тотьмы, Устюга, Перми, Вятки, Владимира, Шуи, Юрьевца Вольского, Костромы, Кинешмы, Унжи, Касимова, Темникова.
Казанский Летописец отмечает и самовластие князей и бояр, закабаляющих и холопящих людей — «неправды умножишася, обиды, тадбы и разбои, и убиства, по всеи земли рыданія и вопль великъ», и то, что знать не бережет от супостата Русскую землю. «Везде погани христьянъ воеваху и губяху».[12]
Курбский упоминает о страшных разорения, причиненных казанцами и крымцами в начале 1540-х: «В годы его (Ивана) юности, с помощью многочисленных нашествий варваров — то крымского хана, то ногайских, то есть заволжских, татар, и в особенности и страшнее всего казанского царя, сильного и мощного мучителя христиан… всеми ими устроил господь несказанное кровопролитие и нашествие, так что на восемнадцать миль от Москвы все стало пусто. Вся Рязанская земля до самой Оки опустошена была крымским ханом и ногаями».
Однако силен лукавством и брехливостью князь Андрей Михайлович Курбский, не побрезговал выставить ребенка 10–11 лет причиной господнего гнева и даже не постеснялся написать, что «угождатели с молодым царем безжалостно опустошали и подвергали отечество бедствиям войны». Это какие «угождатели с молодым царем», не Шуйские ли?
Среди прочих обвинений в адрес малолетнего «тирана», вышедших из-под пера Курбского, мы читаем, что начал уже Иван «и людей бросать» (с высоты), что скакал по московским улицам, избивая и грабя встречных и поперечных. Доверия этим словам мало, учитывая общий обвинительный настрой «гражданина прокурора». Куда бы тащил злодей-тинейджер награбленное на улицах (бабьи платки, горшки, пряники)? В Кремль, что ли? Складывал бы горшки и ухваты в Грановитой Палате? «Если признать верность показаний Курбского», — дает «отмазку» С. М. Соловьев. А другие историки, вроде писателя-сентименталиста Карамзина, обходятся и без этого. Курбский пишет, что в это время злокозненному юнцу было «лет пятнадцать и больше». Н. М. Карамзин и прочие сентименталисты даже не замечают этого очевидного вранья. Однако Курбский, после описания детско-юношеских жестокостей Ивана, приступает к рассказу о заговоре против Бельских. А это было самое начало 1543 г., когда, на самом деле, великому князю не исполнилось и двенадцати. Впрочем, обо всем по порядку…
После смерти Василия Васильевича Шуйского за дело берется его брат Иван Васильевич. Он свергает митрополита Даниила, связанного с Бельскими, и ставит на его место Иоасафа Скрыпицына. Однако и Иоасаф вскоре переходит на сторону Бельских и через посредство юного великого князя добивается освобождения Ивана Бельского и Владимира Старицкого.
Шуйские начинают готовить новый заговор против Бельских, но в это время резко ухудшается ситуация на казанской границе.
Иван Шуйский направляется с войском на «казанскую украйну», в город Владимир, который был фактически порубежной крепостью. Туда же идут касимовский хан Шиг-Алей и костромские воеводы.
Еще не отражены казанцы, а снова закручивается механизм заговора против князей Бельских и митрополита Иоасафа. Помимо Шуйских в заговоре участвуют князья Михайло и Иван Кубенские, Иван Большой Шереметев, князь Димитрий Палецкий, казначей Иван Третьяков, большое количество княжат, дворян и детей боярских, а также Новгород.
Как считает Соловьев, новгородцы участвовали в заговоре «всем городом», оттого что один из Шуйских был последним воеводой самостоятельного Новгорода, и впредь они «останутся навсегда преданы этой фамилии». Схожего мнения придерживается и исследователь боярства Е. А. Белов. Новгороду князья Шуйские запомнились тем, что в конце XV века защищали местное боярство от Москвы. И надо полагать, что у новгородской торгово-боярской знати сохранялся интерес к обособлению от России; это определялось их многовековой компрадорской ролью в ганзейской торговой империи — в результате возвышения Шуйских они могли добиться большей самостоятельности.
Возвышающиеся Шуйские вряд ли имели целью только разгром клана Бельских. Те, по своему происхождению от Гедиминовичей, не могли претендовать на русский престол. А вот генеалогия князей Шуйских давала им законное право на оспаривание прав потомства Калиты на престол. Шуйские происходили от старшей ветви потомства Александра Невского, династия Калиты, к которой принадлежал Иван IV — от младшей. Как пишет Е. А. Белов: «Все княжата и все бояре XVI века, сплотившиеся около Шуйских в борьбе с Грозным, могли считать себя по чистой совести легитимистами; между Шуйскими и домом Калиты в XVI веке существовали до некоторой степени такие же отношения, какие во Франции в XIX веке существовали между Бурбонами и Орлеанами… С той же точки зрения на Шуйских, как на старейших князей русской земли, смотрели и новгородцы, которые сверх того имели традиционные связи с потомством великого князя Андрея Александровича». Речь идет о князе Андрее Городецком, славном предке Шуйских, который вместе с Федором Черным, предком Курбских, навел в 1293 г. татарскую грозу на Русь.
Заговорщики договорились о том, что Иван Шуйский вернется 2 января 1542 г. с казанского рубежа. И в ночь на 3 января князь Шуйский приехал в Москву — в нарушение великокняжеского приказа находиться с войском во Владимире. Еще раньше в Москву возвращается его сын Петр, а также Иван Шереметев с 300 воинами. Той же ночью князь Иван Бельский был схвачен в своем доме. На следующий день его отправили в заточение на Белоозеро. В мае того же года трое слуг Шуйского приехали на Белоозеро и убили князя Бельского.
Знаменитый «правдолюбец» кн. Курбский в убийстве Бельского обвиняет… ну, конечно же, великого князя Ивана. Как замечает историк Е. А. Белов: «Курбский приписав Иоанну участие в убийстве Ивана Бельского, прибавил по сему случаю года Иоанну, сказавши, что ему пошел семнадцатый год, когда царю не было еще и двенадцати».
Вот примерно из такой же «правды» состоят остальные обличения первого русского диссидента, которые столь охотно подхватываются всеми остальными «правдолюбцами» с разными научными чинами и без оных. Можно было списать фантазии автора на юношеские перехлесты, «ври больше, авось чему-нибудь поверят», но когда Андрей Михайлович сочинял их, то был уже приличных лет господин, литовский барин-крепостник. Заниматься критикой чистого разума князя Курбского очень тяжело, потому что этот «разум» действительно чист — и от совести, и от логики…
Вслед за устранением Ивана Бельского, настала очередь его друзей. Князя Петра Щенятева отправили в Ярославль, Ивана Хабарова — в Тверь. Щенятев был схвачен сторонниками Шуйского прямо в палатах юного великого князя.
Митрополит Иоасаф был разбужен камнями, которые люди Шуйского бросали ему в келью. Посреди ночи испуганный митрополит устремился в великокняжеский дворец. Но люди Шуйского явились и туда, ворвались в спальню Ивана, приведя мальчика, естественно, в ужас.