А. Н. Посторонкин, выпускник московского Алексеевского военного училища, был знаком с Тухачевским, так как подготовка по стрельбе, лагерно–полевые и тактическоманевренные учения в Александровском и Алексеевском училищах проходили совместно. Посторонкин эмигрировал из России, категорически не приняв Октябрьский переворот, и написал воспоминания о товарище юности по заказу Пражского архива. В это время Тухачевский — один из самых успешных «красных генералов» и, соответственно, один из самых ненавидимых белоэмигрантской средой выходцев из царского офицерского корпуса. Несмотря на субъективность, этот документ представляет несомненный интерес, так как является одним из немногих свидетельств начала карьеры Тухачевского.
«Отличаясь большими способностями, призванием к военному делу, рвением к несению службы, он очень скоро выделяется из среды прочих юнкеров.
19–летний юноша… быстро вживается в обстановку жизни юнкера тогдашнего времени. Дисциплинированный и преданный требованиям службы, Тухачевский был скоро замечен своим начальством, но, к сожалению, не пользуется любовью своих товарищей, чему виной является он сам, сторонится сослуживцев и ни с кем не сближается, ограничиваясь лишь служебными, чисто официальными отношениями. Сразу, с первых же шагов Тухачевский занимает положение, которое изобличает его страстное стремление быть фельдфебелем роты или старшим портупей–юнкером»28.
«Юнкера» Куприна:
«Из него уже вырабатывается настоящий юнкер–александровец. Он всегда подтянут, прям, ловок и точен в движениях. Он гордится своим училищем и ревностно поддерживает его честь. Он бесповоротно уверен, что из всех военный училищ России, а может быть, и всего мира, Александровское училище самое превосходное.
И это убеждение, кажется ему, разделяет с ним и вся Москва — Москва, которая так пристрастно и ревниво любит все свое, в пику чиновному и холодному Петербургу: своих лихачей, певцов, актеров, и, конечно, своих стройных, молодых, всегда прекрасно одетых, вежливых юнкеров… Живется юнкерам весело и свободно. Учиться совсем не так трудно. Профессора — самые лучшие, какие только есть в Москве. Искусство строевой службы доведено до блестящего совершенства, но оно не утомляет: оно граничит со спортивными соревнованием. Правда, его однообразие чуть–чуть прискучивает, но домашние парады с музыкой в огромном манеже на Моховой вносят и сюда некоторое разнообразие»29.
Александровское училище в конце XIX века славилось и великолепной военной библиотекой. Бывший воспитанник его В. А. Березовский, крупнейший книгоиздатель, подарил ей все свои издания, числом более трех тысяч30.
Среди военных книг, проштудированных Тухачевским юнкером, значилось более полусотни названий, среди них работы известных русских военных историков и теоретиков А. К. Байова, А. Г. Елчанинова, В. П. Михневича и других31.
Наиболее интересные занятия проходили летом. Лагерь училища располагался на Ходынском поле. Здесь производились тактические учения, стрельба и топографические съемки. Для ознакомления юнкеров младшего класса со строями, походными порядками и боевыми действиями составлялась рота военного времени из юнкеров старшего класса, и все преподаватели тактики объясняли своим группам суть занятий. В октябре училище выходило на Воробьевы горы, где отряд из пехоты, кавалерии и артиллерии производил боевую стрельбу.
Е. Н. Тухачевская вспоминала идиллию московских каникул.
«В то лето брату Игорю подарили футбольный мяч. Мяч этот почти никогда не лежал спокойно, он вечно был в игре, но когда приходил Миша, то игра в футбол становилась особенно веселой.
Обычно, приходя из корпуса или училища, он встречал нас, младших детей, и, конечно, нашего пойнтера шоколадного цвета, который был как бы членом нашей семьи. Тут же начиналась возня с собакой, поднимался шум. Михаил Николаевич брал с дивана валики и подушки и начинал бросать их в собаку, на что та отвечала громким лаем. На шум спешили отец, бабушка, мать. Все уже знали, что пришел Миша»32.
Как любое другое учебное заведение с устоявшимися и престижными традициями, Александровское военное училище формировало определенный стереотип поведения.
«Александроны», как и «павлоны», как и «николаевцы », имели свое лицо, свой облик, свои традиции»33. «Александроны » считались отражением «пореформенного либерализма» в армии и гвардии. Они сами по себе были некоторой «фрондой» в офицерском корпусе гвардии34. Как вспоминал генерал А. Спиридович, «Александровское училище в Москве — не строгое, даже распущенное, офицеры не подтягивают, смотрят на многое сквозь пальцы, учиться не трудно, устраиваются хорошие балы»35.
Куприн:
«Юнкер четвертой роты, первого курса Третьего военного Александровского училища понемногу, незаметно для самого себя, втягивается в повседневную казарменную жизнь, с ее внутренними законами, традициями и обычаями, с привычными, давнишними шутками, песнями и проказами… Парад в Кремле… объединил всех юнкеров в духе самоуверенности, военной гордости, радостной жертвенности, и уже для него училище делалось «своим домом», и с каждым днем он находил в нем новые, маленькие прелести…
После обеда можно было посылать служителя за пирожными в соседнюю булочную Савостьянова. Из отпуска нужно было приходить секунда в секунду, в восемь с половиной часов, но стоило заявить о том, что пойдешь в театр, — отпуск продолжается до полуночи»36.
Тухачевский учился с явным удовольствием: учеба для него — больше, чем получение образования, она способ самореализации, самоутверждения. Строевую службу, всю специальную подготовку он воспринимал с максимальной добросовестностью, возведенной едва ли не в абсолют.
«На одном из тактических учений юнкер младшего курса Тухачевский проявляет себя как отличный служака, понявший смысл службы и требования долга, — писал Посторонкин. — Будучи назначенным часовым в сторожевое охранение, он по какому–то недоразумению не был своевременно сменен и, забытый, остался на своем посту. Он простоял на посту сверх срока более часа и не пожелал смениться по приказанию, переданному им посланным юнкером.
Он был сменен самим ротным командиром, который поставил его на пост сторожевого охранения 2–й роты. На все это потребовалось еще некоторое время. О Тухачевском сразу заговорили, ставили в пример его понимание обязанностей по службе и внутреннее понимание им духа уставов, на которых зиждилась эта самая служба. Его выдвинули производством в портупей–юнкера без должности, в то время как прочие еще не могли и мечтать о портупей–юнкерских нашивках.
Великолепный строевик, стрелок и инструктор, Тухачевский тянулся к «карьере», он с течением времени становился слепо преданным службе, фанатиком в достижении одной цели, поставленной им себе как руководящий принцип достигнуть максимума служебной карьеры, хотя бы для этого принципа пришлось рискнуть, поставить максимум–ставку»37, — в оценке Посторонкина сквозит то ли ревность, то ли зависть.
При переходе в старший класс Тухачевский получил приз за первоклассное решение экзаменационной тактической задачи. За глазомерное определение расстояний и успешную стрельбу получил благодарность по училищу.
Будучи великолепным гимнастом и бесподобным фехтовальщиком, он стал обладателем первого приза на турнире училища весной 1913 года — сабли только что вводимого образца в войсках для ношения по желанию вне строя38.
В дни Романовских торжеств, когда Александровскому и Алексеевскому военным училищам приходилось ввиду приезда государя–императора с семьей в Москву нести ответственную и тяжелую караульную службу в Кремлевском дворце, портупей–юнкер Тухачевский отменно, добросовестно и с отличием исполнял караульные обязанности, возложенные на него39.