Каталей назначил временным военным комендантом города генерала Белокопытова, а мне же приказал выдвигаться вперед, очистить дорогу до перевала и спуститься в Забалканье.
Приказ я воспринял с огромным облегчением и радостью — наконец-то тягостное сидение закончилось, Особая бригада вновь сможет показать все, на что способна.
Ранним утром мы выдвинулись на юг. С низин поднимался туман, было ветрено и прохладно. Солнце просвечивало сквозь тучи тусклым пятном, а над покрытой зеленью вершинами парили беркуты.
Карты показывали, что по прямой до Петрохан всего двенадцать верст. Вот только в горах счет иной, дороги тут выделывают такие петли и дуги, то спускаясь, то поднимаясь, что расстояние оказывается совсем иным.
Сопротивления мы не встречали. Оставшиеся в живых башибузуки посчитали за лучшее ретироваться и в бой не вступать. Под копытами наших коней хрустели камешки, кавалеристы поднимали за собой целые облака пыли, так что пришлось растянуться, чтобы хоть иногда иметь возможность дышать свежим воздухом.
В итоге дорога до перевала оказалась длинною в двадцать верст, причем это был не столичный проспект, а грязный и узкий проселок, который пересекали многочисленные ручьи и речушки. Иногда скалы так стискивали дорогу, что становилось сумрачно. Всех нас держал в постоянном нервном напряжении факт того, что турки могу засесть на склонах, обстреляв нас или устроив обвал. Я бы именно так и поступил, заставив наступающую армию умыться кровью.
На наше счастье, враги подобным себя не утруждали. Тысяча болгар, которых я взял с собой, двигались впереди и по сторонам, осматривая горы и ущелья. С ними я чувствовал себя немного спокойнее, но все равно состояние было пакостное. И больше всего тяготило то, что есть шанс чего-то не учесть и подвести собственных людей. Паранойей я не страдал, но ощущения были такие, словно мы — маленькие дети, которых очень легко и просто обидеть в таком неприятном месте.
Наконец, выписав несколько внушительных петель, тракт вывел нас к перевалу. Наверху имелась небольшая площадка, которая позволяла видеть, как дальше дорога начинает спускаться, исчезая за скалами.
Облака плыли под нашими ногами, а налетевший ветер играл с одеждой, продувая насквозь. Я подстегнул своего нового жеребца по имени Хитрец и заставил его подойти к краю обрыва. Вид отсюда открывался великолепный. Далеко впереди угадывалась зеленая равнина. Позади выстроились гусары Смерти и Зазерский с двумя офицерами.
— Прям как на перевале Тахта-Карача, Михаил Сергеевич, помните? — заметил Рут, заставив меня невольно рассмеяться. Я не забыл Среднюю Азию, седловину Агалыка, путь в Шахрисабс и нашу рекогносцировку Термеза и Амударьи. Тогда половина моего четвертого эскадрона сопровождала Пашино, отправляющегося через Афганистан в Индию. Все было так же: горы, перевал, туман и ветер, да солнце где-то высоко над головой. Только деревья здесь другие, да и воздух пахнет иначе. И маки — сколько же маков алело на Зеравшанском хребте!
История повторялась, и мои гусары Смерти вновь готовились спуститься с гор. Но сейчас нас было куда больше. С нами были казаки Зазерского и драгуны Ребиндера, а позади ждала своего часа бригада Белокопытова и гвардейцы Каталея. Так что теперь нас ждет не одиночная разведывательная вылазка, а полновесная кампания. Впереди София, столица Болгарии и важнейшая географическая точка. До нее сорок пять верст по прямой, и я твердо знал, что мы там будем. Рано или поздно, с задержкой или без, но русский триколор гордо поднимется над ее стенами.
На перевале мы задержались, устроив полноценную ночёвку с многочисленными дозорами и разбивкой палаток. Ночью выли волки, да ветер стенал в скалах столь жалобно, что напоминал расплакавшегося ребенка. Температура опустилась до семи градусов. И все равно, настроение у всех было прекрасное. Мне удалось поспать не более четырех часов, но на удивление выспался я прекрасно, чувствуя себя бодрым и готовым к новым свершениям.