В «Репортаже с Железных гор» читаем:
Война не есть, вопреки общественному мнению, в первую очередь инструмент политики, используемый народами для распространения или защиты выраженных политических ценностей или экономических интересов. Напротив, она сама по себе есть базис организации, на которой построены все современные общества. Общая приблизительная причина войны — видимое пересечение интересов одной нации с устремлениями другой. Но в корне всех явных различий национальных интересов лежат динамические требования самой системы войны ради периодического вооруженного конфликта. Готовность к войне характеризуется современной социальной системой шире, чем экономические и политические структуры, которые она замещает.
Рукопожатие как древний ритуал войны
Сказать, что «готовность к войне характеризуется современной социальной системой», значит сказать не больше, чем, что привычное рукопожатие представляет собой ритуал племенной враждебности, использовавшийся для поддержания дипломатического или вооруженного перемирия между сторонами. Таким действительно было происхождение рукопожатия, о чем можно прочесть подробно у Хосе Ортеги-и-Гассета в «Человеке и людях». Вся вежливость и все церемонии выполняют эту функцию ограничения агрессивных эмоций. На Востоке, где избыточность населения порождает высокую агрессивность, сочли нецелесообразным использовать личные местоимения. Подобное обращение привлекает слишком много внимания к неприятному тебе присутствию других.
Таковы два этих страшных личных местоимения [я и ты], которыми волей-неволей обменивается человечество в своей непрестанной «дуэли». Поэтому так понятны слова Мишле о том, что «lе moi est haissable», о «ненавистном я». Это более чем ясно доказывает, что значение слов «я» и «ты» предельно конкретно, что оба они в сверхконденсированной, а потому весьма взрывоопасной форме выражают содержание своей и чужой жизни. Отсюда явствует, почему злоупотребление ими так раздражает, и правила хорошего тона рекомендуют пользоваться ими как можно реже, чтобы наша личность не тяготела над ближними, не подавляла и не подтачивала его собственную индивидуальность. Вежливость, как мы увидим в дальнейшем, — это совокупность социальных приемов, позволяющих смягчить столкновения, конфликты, борьбу, которые и составляют общественную жизнь. Правила вежливого общения — это как бы рессоры, принимающие на себя и гасящие силу удара при наших контактах с другими людьми.{5}
Это Эмерсон заметил, что манеры придуманы, чтобы держать дураков на расстоянии. Современная версия такова: «Заткнись, он объяснил».
Ортега-и-Гассет продолжает:
Лучшее доказательство этому — тот факт, что этикет достиг наибольшей утонченности, совершенства и богатства форм в странах с наиболее высокой плотностью населения. Отсюда следует, что наивысший расцвет этикета наблюдается в наиболее густонаселенных географических районах, то есть на Востоке: в Японии и Китае, где люди живут в очень тесном соседстве, чуть ли не верхом друг на друге. Без рессор этикета существование там было бы невозможно. Хорошо известно, что, оказавшись в Китае, европеец производит впечатление человека неотесанного, грубого, абсолютно невоспитанного. Таким образом, ничего удивительного, что японский язык, из предосторожности, отказался от этого оружия, от этих немножко — а иногда и «множко», как говорят дети, — непочтительных «я», которыми моя личность внедряется в сознание ближнего, хочется ему того или нет, и «ты», с помощью которого я навязываю другому свое представление о нем. Оба личных местоимения были вытеснены у японцев цветистыми формулами восточного церемониала, когда вместо «ты» принято произносить нечто вроде «это присутствующее среди нас чудо», а вместо «я» — нечто наподобие «находящееся здесь ничтожество».