Когда старики с Железных гор обращаются к психологическим аспектам войны, они признают войну инструментом, который «позволяет физически увядающему старшему поколению контролировать младших, истребляя их, если необходимо». Обнаруживается ли здесь интуиция, конкурирующая с «Повелителем мух» или «территориальностью» Роберта Ардри? А далее следует медитация по поводу того, что Тойнби называл «эфиризацией», или философской функцией войны:
Война есть идеологический фильтр. Дуализм, характеризующий традиционную диалектику всех ветвей философии и стабильных политических отношений, возникает из войны как прототипа конфликта. За исключением вторичных соображений, не может быть, если выражать мысль максимально просто, более двух ответов на вопрос, и потому не может быть более двух противников в войне.
Война — основа интернационального понимания. До развития современных средств коммуникации стратегические требования войны обеспечивали единственный значимый стимул к обогащению одной национальной культуры достижениями другой. Хотя так до сих пор происходит во многих отношениях, эта функция постепенно выходит из употребления.
Мы также отказались от пространного описания тех функций, которые считаем признанными повсеместно. Очевидный пример таких функций — роль войны как контролера качества и уровня безработицы. Это не просто экономическая или политическая подфункция; ее социологическое, культурное и экологическое значения важны не менее, пусть и часто телеономичны. Но ни одно не влияет на основную проблему замещения. То
же верно для многих других функций; того, что мы перечислили, достаточно для определения границ исследования.
Насилие во многих своих формах, как принудительная задача по самоидентификации, в наше время раскрыла полностью новый облик войны. Это измерение войны совершенно незаметно старикам с Железной горы. Война — важный элемент образовательной индустрии и сама есть форма образования.
Война — это ускоренная программа обучения, принудительное образование для противника. Это ее значение становится очевидным, стоит о нем упомянуть. Почему о нем предпочитают умалчивать, помогут объяснить строки Александра Поупа, если слово «порок» заменить на «война»:
Чудовищен порок на первый взгляд,
И, кажется, он источает яд,
Но приглядишься, и пройдет боязнь,
Останется сердечная приязнь.{6}
В любой войне противник изучает ресурсы и характеристики нападающего не менее серьезно, чем нападающий старается понять врага. Генералы и их штабы обсуждают и обдумывают каждый аспект вражеской психологии, изучают культурную историю, ресурсы и технологии, так что современные войны, локальные и глобальные, давно превратились в своего рода школы всемирной деревни. И все они красного — кровавого цвета. Александра Великого, Цезаря и Наполеона, кстати, в их кампаниях сопровождали толпы ученых и знатоков чужих языков, — они давали советы по всем параметрам вражеской культурной модели и, конечно, собирали культурные сокровища врага, когда предоставлялась такая возможность. Сегодня, с учетом того, сколь глубоко наши информационные системы позволяют проникнуть в психику врага, эти исторические факты приводят на ум конференции ученых в каком-нибудь космополитическом отеле.
Тема этого раздела такова: новая технология разрушает образ, частный или корпоративный, любого общества, причем настолько радикально, что в сердцах людей поселяются страх и тревога и начинаются новые поиски идентичности. Никто и никогда не изучал, какая мера информации необходима, чтобы расшатать образ индивида или общества. В наше время, во всяком случае, объем инноваций намного превосходит все, что было создано нового во всех культурах прошлого во всем мире. Мы отчаяннее наших предков стремимся отыскивать и собирать куски разрушенного образа. Именно этот импульс побуждает нас предаваться «оргии зеркал заднего вида», от ученых реконструкций древних и малопонятных культур до «Унесенных ветром».
Когда новая технология поражает общество, наиболее естественная реакция — вцепиться обеими руками в непосредственно предшествующий период, обнаруживая в нем знакомый и комфортный образ. Это мир «Вирдгинца», «Бонанзы» и развлечений фронтира. Если 90% всех ученых, живших когда либо, живут в наши дни, можно сказать, что в Голливуде больше краснокожих и ковбоев, чем когда либо населяло фронтир. То, что называют прогрессом и передовым мышлением, почти всегда связано с нашим многообразием зеркал заднего вида. Десмонд Моррис очень хорошо высказался в «Голой обезьяне». Вместо того чтобы написать, что наша космическая программа — ньютоновская по сути и устарела изначально, он говорит: «Космическая обезьяна все еще хранит в бумажнике фото своих жены и детей, когда спешит к Луне». Все средства, потраченные НАСА, вполне сопоставимы с бюджетом «Бонанзы». Повторимся, это ньютоновская программа, а не программа XX века. Это растрата средств. Она связана с нашим временем не теснее, чем «Бонанза». Посылать ракеты в открытый космос — чем это современнее экспедиций Колумба и Магеллана?