– Письмо от императора Александра. – Петр протянул помятый и – к своему стыду – слегка влажный конверт.
Иверия сделала вид, будто не заметила: как ни в чем не бывало сломала печать и принялась читать и вновь опалила холодною, но при этом такой красивою улыбкой.
– Император поздравляет меня с победой и объединением Потусторонней России, – сказала она, откладывая бумагу на чайный столик. – Весьма учтиво с его стороны.
Петр склонил голову.
– Я же возьму на себя смелость поздравить вас с грядущею свадьбой.
Иверия усмехнулась:
– Егор выболтал? Этот мальчишка… – Лицо ее впервые смягчилось, она словно разрывалась между недовольством и любовью к непоседливому чаду. Но строгость скоро вернулась. Императрица вздохнула, оглаживая пальцами подлокотники кресла: – Что же, моя свадьба не секрет, я и в самом деле беру себе жениха. Право слово, я не любительница официальных привязанностей, но здесь приходится признать прозорливость Кощея, он знал, как подкупить меня прочностью мира между нами… Ну да это неважно, до свадьбы еще есть время. Сейчас отдыхайте, князь, бал вот-вот начнется.
Она наклонилась, накрыла руку Петра длинными пальцами. Прикосновение обожгло холодом, кожа будто гжель – бело-прозрачная, с синим рисунком вен. Неужели все-таки покойница?
Петр сидел, не смея двинуться, а Иверия все не убирала пальцы, и чем дольше их руки соприкасались, тем удивленнее она выглядела, будто собственная жажда тепла приводила ее в растерянность.
Раздался оглушающий треск: это белка разгрызла очередной орех и заботливо устроила его на вершине горки. Императрица отдернула руку и поднялась, показывая, что разговор окончен.
– Всемилостивейшая государыня, – вскочил Петр, опомнившись. – От императора Александра есть еще письмо…
– После. Все дела – после бала. – Глаза Иверии нехорошо блеснули: – Сегодня будет длинная ночь.
Императорский потусторонний бал ни в чем не уступал лучшим петербургским приемам наподобие вечеров у Вяземских, Карамзиных или Шерер. Оркестр играл Моцарта и Вебера, на специальных столах теснились блюда с оформленными на французский манер закусками, а уж нарядам юных (и не очень) прелестниц позавидовали бы даже столичные модницы: летящие платья с завышенной талией, подхваченные широким поясом и смоченные водой для пущей прозрачности, тонкие панталоны, что больше показывали, чем скрывали, и повсюду – золотая отделка, жемчужные узоры, перья и живые цветы. Волосы всех оттенков были собраны вверх или спрятаны под чалмы и тюрбаны, роскошные декольте кокетливо прикрывались воздушными пелеринами. Смотрелись красавицы настоящими французскими мервейозами – разве что вместо бархата, муслина и батиста вся их красота была искусно создана из листьев, лепестков, капель росы и нежнейших одуванчиковых хохолков. Петр разглядывал лесных красавиц со смесью мужского интереса и ботанического.
Заправляла балом графиня Арахнеева, стареющая, но пышущая живостью мадам, что с первого момента цепко ухватила Петра за запястье и теперь водила, словно игрушку на веревочке, всем на знакомство, устанавливая очередность по одному ей известному порядку. Двигаясь непредсказуемыми маневрами, она оплетала зал невидимою паутиной, подлавливая на вкусную наживку то одну наивную стрекозу, то другую, а то и целого боевого шмеля. Петр не сопротивлялся, послушно знакомился, кланялся и улыбался. Пожалуй, тяготили лишь постоянные прикосновения жадных до живого тепла гостей, но и к этому он быстро привык.
Как и к тому, что каждому хотелось поговорить.
– Неужели женераль Кутузов, – говорила очередная бабочка, произнося фамилию на французский манер, – согласится на битву под Бородином?
Петр развел руками:
– Француз подобрался слишком близко. Сто верст до Москвы, без крупного сражения не обойтись.
– Сдавать столицу вам нельзя ни при каких условиях, – замечал высокий сухой генерал с пышными усами и волчьим оскалом, не оставлявшим сомнений в его втором обличье.
– Ах, вам лишь бы воевать, генерал, – ворчала графиня Арахнеева, хлопая четырьмя парами глаз. – А между тем преимущество французов очевидно.
– Да уж, mon cher, кровопролитье предстоит знатное, – говорил, сверкая клыками, худой упырь-франт с такими игривыми ямочками на щеках, что становилось очевидно – от добровольцев поделиться с ним теплом не было отбою.