Те же схемы обнаруживаются в других странах, где Китай и Россия поддерживают автократические режимы, враждебные Западу; это касается Беларуси, Узбекистана, Северной Кореи, Зимбабве, Судана, Анголы – и до недавнего времени относилось к Бирме. Подобные сделки и прочие формы поддержки явно диктуются материальными интересами, будь то потребность Китая в нефти или зависимость России от продажи обычных вооружений и ядерных реакторов в качестве важных источников государственного дохода. Некоторые аналитики считают, что поддержка Россией и Китаем недемократических стран определяется (в большей или меньшей степени) сугубо материальными факторами; это вряд ли делает Китай или Россию уникальными, поскольку Эфиопия, к примеру, в течение многих лет принадлежала к числу основных получателей американской финансовой помощи. Другие аналитики мыслят шире. «Защищая эти правительства от давления либерального Запада, – объяснял Роберт Каган десять лет назад, – автократии отстаивают собственные фундаментальные интересы»[152].
Изучение мотиваций упускает кое-что важное. Независимо от того, какова природа этих сделок, факт в том, что некоторые ведущие практики геоэкономики, например (но не только), Россия и Китай, также являются наиболее значимыми бизнес-партнерами и источниками финансирования ряда наиболее одиозных мировых автократий – как правило, способствуя укреплению внутриполитической силы этих режимов. Китай, обеспокоенный доступом к нефти в случае конфронтации с США, стремится наладить прочные отношения с правительствами Венесуэлы, Судана, Анголы, пребывающими в немилости у Запада, и развивает связи с бывшими военными диктаторами Бирмы в обмен на доступ к портовым сооружениям[153]. А поскольку Китайская Народная Республика постоянно добивается новых голосов в ООН в пользу своей позиции по Тайваню и Японии, Пекину вполне резонно обхаживать лидеров вроде президента Зимбабве Роберта Мугабе, очередного автократа, оппонирующего Западу[154]. Разумеется, мало кто из этих стран может считаться полноценным союзником. Но, не относясь к демократиям, Китай и Россия имеют значимые общие интересы по отношению друг к другу и к прочим автократиям, – интересы, которые, вновь цитируя Кагана, «находятся под угрозой в эпоху истинного утверждения либерализма. Никто не должен удивляться, если со временем сложится неформальная лига диктаторов, поддерживаемая и защищаемая Москвой и Пекином»[155].
Как отмечалось выше, государства все чаще предпочитают поигрывать геополитическими «мускулами» экономически – то есть прибегают к геоэкономическим подходам. Это не исключает демонстрации военной мощи, что показали недавнее вторжение России в Грузию (2008) и в Крым (2014) и китайская агрессия в Южно– и Восточно-Китайском морях, не говоря уже об американских кампаниях в Ираке и Афганистане. Но все чаще государства стремятся уладить внешнеполитические разногласия экономическими методами, будь то запрет экспорта ключевых сырьевых товаров или кибератаки на банковский сектор страны-соперника. Когда подобное случается, это означает, что экономическая напряженность и проблемы безопасности взаимно усугубляются. Случаи, когда экономические факторы определяют силовые противостояния – доступ к критически важным ресурсам является основным примером, – широко известны. Однако все чаще вызовы безопасности, сами по себе не обладающие значимым экономическим потенциалом, приводят к экономическим потрясениям.
Это особенно верно для Восточной Азии. Одно из возможных объяснений растущей напряженности в регионе заключается в восприятии Китаем собственного экономического могущества, а именно в убежденности в том, что Соединенные Штаты Америки, Япония и Корея сегодня слишком экономически зависимы от Китая, чтобы решительно противодействовать посягательствам последнего на существующие договоренности в сфере безопасности; такая версия часто озвучивается западными СМИ. Это, в свою очередь, стимулирует более агрессивное поведение. Некоторые аналитики поэтому считают ранние попытки Китая нарушить азиатский статус-кво в 2009 году – на фоне крупнейшего за семьдесят лет финансового кризиса – далеко не просто совпадением[156].
Невозможно спрогнозировать, чем обернутся эти тренды. Многое будет зависеть от того, как Соединенные Штаты, будучи признанным мировым лидером, осознают данные вызовы и как отреагируют на них. Скорее всего, на осознание повлияет, вероятно, тот факт, что, хотя многие государства «перепрофилируют» экономические инструменты для достижения геополитических выгод, сами США движутся в обратном направлении. Верно, что Вашингтон проводит более активную внешнюю политику на международной экономической арене, но он поступает так по причинам, которые гораздо теснее связаны с экономическим благополучием Соединенных Штатов, чем с геополитическими результатами. В США налицо растущее (и, на наш взгляд, обоснованное) признание того обстоятельства, что ныне – больше, чем когда-либо ранее, – внешняя политика США должна подразумевать экономическое возрождение дома. В самом деле, некоторые аналитики полагают, что в ближайшие десятилетия экономические показатели Америки будут расти и это важнее для геополитики, нежели обладание ядерным оружием или постоянное место в Совете безопасности ООН[157]. Отчасти тут можно наблюдать последствия того, как финансовые кризисы и порожденная ими экономическая нестабильность проникают в суть внешнеполитических дебатов[158]. Отчасти же перед нами поучительная история о том, как две продолжительные и дорогостоящие войны последнего десятилетия воздействовали на США и почему соображения о стоимости американского военного присутствия за рубежом так беспокоят творцов американской политики.
156
Большинство экспертов датируют изменение поведения Китая началом 2009 года, когда китайские корабли неоднократно перехватывали американские суда-наблюдатели в попытках помешать ВМС США вести разведывательную деятельность. См. «Naked Aggression», Economist, March 12, 2009.
157
Бывший председатель Объединенного комитета начальников штабов адмирал Майкл Маллен неоднократно заявлял, что долг является самой серьезной угрозой для национальной безопасности США; см. Ed O’Keefe, «Mullen: Despite Deal, Debt Still Poses the Biggest Threat to U.S. National Security», Washington Post, August 2, 2011. Также см. Robert Zoellick «The Currency of Power», Foreign Policy, October 8, 2012; Regina C. Karp, Security without Nuclear Weapons? Different Perspective on Non-Nuclear Security (Oxford: Oxford University Press, 1992).
158
После финансового кризиса 2008 года, например, будущее американо-китайских отношений стало рисоваться так: готово ли руководство США «удвоить американский национальный долг, чтобы удовлетворить интересы тех, кто требует экономического роста за счет экспортной модели». Кроме того, по мнению некоторых аналитиков (пусть прогнозы традиционной, ориентированной на экспортный рост экономики весьма печальны), нестабильность, порожденная недавним финансовым кризисом, постепенно лишает США возможности действовать в одностороннем порядке. См. Matthew J. Burrows and Jennifer Harris, «Revisiting the Future: Geopolitical Effects of the Financial Crisis», Washington Quarterly 32, no. 2 (April 2009): 27–38. Others have doubted those strategic effects; см. Robert D. Blackwill, «The Geopolitical Consequences of the World Economic Recession – A Caution», RAND Corporation Occasional Paper OP-275-RC, 2009. Также см. Robert Zoellick, «After the Crisis?», speech at Johns Hopkins University, Baltimore, Md., September 28, 2009, www.cfr.org/international-organizations-and-alliances /zoellicks-speech-after-crisis-september-2009/p20303.