16-го числа я нашел Эдди в весьма удрученном состоянии: он нервничал, поскольку 87-я дивизия никак не могла справиться с задачей и из-за того, что пришлось отстранить от занимаемой должности одного полковника, не сумевшего принять в своем подразделении должных мер для снижения распространения заболеваний траншейной стопой. Впоследствии вышеупомянутый полковник показал себя отличным бойцом.
В тот момент я оценивал ситуацию как гораздо более благоприятную, чем она в действительности являлась, и подумывал разместить 3-й корпус в тылу у 35-й дивизии, чтобы в случае удачного развития событий немедленно начать развивать успех, поскольку, хотя Милликин еще по-настоящему не нюхал пороха, он, по крайней мере, не страдал от утомления.
Я намеревался дать хотя бы короткую передышку Эдди и непременно сделал бы это, если бы не опасения, что отпуск только повредит ему. [164]
В ночь на 16 декабря вышел на связь начальник штаба 12-й группы армий генерал Аллиен, который высказал намерение передать 10-ю бронетанковую дивизию 8-му корпусу Первой армии для отражения сильного натиска немцев. Это стало первой официальной реакцией на давно предвиденный нами прорыв неприятельских частей, позднее получивший название «Балдж». Поскольку утрата данной дивизии ставила под удар мой прорыв на Саарлаутернском направлении, я решительно высказался против, упирая на то, что мы уже заплатили высокую цену за обладание инициативой на данном участке и что передача 10-й бронетанковой дивизии Первой армии сыграет на руку противнику. Генерал Брэдли согласился с моими доводами, но заметил, что ситуация настолько серьезна, что не стоит обсуждать ее по телефону.
17-го числа сведения о наступлении немецкой армии приобрели более отчерченные формы. На протяжении довольно широкого участка фронта обнаруживалось немало отдельных частей неприятеля, однако о едином крупном соединении пока не сообщалось. В ночь с 17-го на 18-е было отмечено заметное оживление в перемещении немцев на участке фронта перед позициями частей 20-го корпуса. Данное обстоятельство могло оказаться отвлекающим маневром для атаки на 8-й корпус Первой армии, или же атака на 8-й корпус могла служить отвлекающим маневром для нанесения удара по 20-му корпусу. Я склонялся к мысли, что действительной целью противника являлся 8-й корпус.
Если бы немцы атаковали позиции Третьей армии, мы бы нашли, чем их встретить. 5-я дивизия высвободила 95-ю, а 80-я выдвигалась на линию 12-го корпуса, чтобы гарантировать выход наших частей на линию Зигфрида к 19-му числу. Единственным участком, на котором немцы могли действительно нанести урон Третьей армии, был треугольник между реками Саар и Мозель, где, прикрывая участок шириной в пятьдесят километров, находился полковник Полк с усиленным 3-м кавалерийским дивизионом.
Я вызвал генерала Милликина и обсудил с ним возможные варианты действий 3-го корпуса – его атаку в северном направлении в случае, если немцы продолжат наступление на 8-й корпус Первой армии. Я также дал распоряжение Эдди ввести в бой 4-ю бронетанковую, поскольку чувствовал, что иначе дивизию направят на север по приказу главнокомандующего. Факт, что я поступил подобным образом, говорит о том, сколь невысоко я в тот момент оценивал серьезность угрозы, которую несли в себе действия неприятеля.
В 10.30 18-го числа позвонил Брэдли и попросил меня прибыть на совещание в Люксембурге с начальником разведотдела, начальником планирования и начснабом моего штаба. Он предупредил, что я услышу там нечто такое, что мне очень не понравится. Когда я появился в штаб-квартире, Брэдли показал мне на карте, как глубоко продвинулись немцы, и спросил, что бы я мог предпринять в [165] связи со сложившимися обстоятельствами. Я ответил, что могу сегодня же ночью остановить наступление 4-й бронетанковой и начать концентрировать ее части в районе Лонгви. Я также сказал, что утром можно снять с фронта и перебросить на Люксембург 80-ю дивизию, а 26-я дивизия, хотя в ее составе и находятся четыре тысячи «зеленых» из пополнений, полученных от штабных частей, может быть приведена в состояние боевой готовности в течение двадцати четырех часов.
Той же ночью около 23.00 мне позвонил Брэдли и попросил приехать в Верден в 11.00 19-го для встречи с ним и с Эйзенхауэром. Я сразу же объявил на 08.00 19-го штабное совещание с участием нсех членов главного штаба Третьей армии, а также генерала Уэйленда с его штабом.
Я открыл совещание сообщением об изменении планов и предупреждением относительно того, что, хотя все мы привыкли действовать быстро, теперь нам придется продемонстрировать еще большую скорость и оперативность. Мы набросали черновой план, основанный на том, что мне будет предоставлена возможность оперировать 8-м корпусом Первой армии (Мидлтон) и 3-м корпусом Третьей армии (Милликин) на любых двух из трех возможных направлений. С левого фланга маршруты атаки располагались по приоритетному принципу следующим образом: из предместий Ди-кирка прямо на север; из предместий Арлона на Бастонь, который все еще принадлежал нашим войскам; и последний вариант – из предместий Нефшато против левой стороны острия клина вражеского наступления.
Поскольку предполагалось, что мы с Кодменом вылетим в Верден в 09.15, между 08.00 и 9.00 мы провели штабное совещание, где выработали три варианта дальнейших наших шагов, мы также договорились об условном сигнале. Данный сигнал я должен был подать, позвонив Гэю, чтобы он и остальные поняли, в каких именно двух из трех возможных направлениях должно развиваться наше контрнаступление. Все крайне просто, так что люди, считающие, будто война какая-то очень сложная вещь, заблуждаются.
В Вердене мы приземлились в 10.45. На совещании присутствовали Эйзенхауэр, Брэдли, Диверс, маршал авиации Теддер, а также еще большое количество офицеров штаба. Начальник разведотдела штаба экспедиционных сил союзников генерал Стронг обрисовал сложившуюся ситуацию – положение не давало поводов для оптимизма. Эйзенхауэр выразил намерение пригласить меня в Люксембург, с тем чтобы я руководил контрударом, и спросил, когда бы я мог приступить. Я ответил, что во второй половине дня 19 декабря. Он пожелал, чтобы я решительно атаковал силами по меньшей мере шести дивизий.
Я заявил, что смогу нанести противнику ответный удар силами трех дивизий, а именно 4-й бронетанковой, а также 26-й и 80-й пехотными, [166] причем сделаю это не позднее 22-го числа. В том случае, если мне придется дожидаться сбора больших сил, мы лишимся эффекта внезапности.
Мое намерение контратаковать 22-го вызвало волнение. Судя по восклицаниям, кому-то казалось, что я зарываюсь, стремлюсь произвести внешний эффект, тогда как другие одобряли мое решение.
В действительности я прикидывал, какие части понадобятся мне для выполнения задач в ходе всей операции: 8-й корпус (Первая армия), плюс 101-я парашютно-десантная (командир генерал-майор М. Д. Тейлор), 28-я пехотная дивизия и часть 9-й бронетанковой дивизии; 3-й корпус с 26-й и 80-й пехотными дивизиями, а также 4-й бронетанковой; 12-й корпус с 5-й и 4-й пехотными дивизиями и 10-й бронетанковой дивизией; а также 20-й корпус с 90-й и 95-й пехотными дивизиями и 6-й бронетанковой дивизией. 87-я пехотная дивизия и пехотные полки 42-й дивизии, которые в тот момент находились в нашем распоряжении, отходили к Седьмой армии.
После того как было определено, что Третья армия переходит в наступление, Эйзенхауэр, Диверс, Брэдли и я провели совещание относительно передислокации фронтов. В конечном итоге решили, что части Седьмой армии, которой отводилась пассивная роль, займут определенный участок фронта Третьей армии от самой восточной точки своих расположений у Рейна до определенного пункта к югу от Саарлаутерна. Ожидая завершения перестроений, мы не могли ввести в бой 6-ю бронетанковую.