Пополнения и резервы. Когда сражающаяся дивизия теряет четыре тысячи человек, ее ценность как боевой единицы равняется нулю, поскольку девяносто два процента в числе этих четырех тысяч – стрелки. Практически то же самое можно сказать и про танковую дивизию. Посему каждая дивизия должна иметь в своем составе резервный батальон. В пехотной дивизии такой резервный батальон должен включать в себя пятнадцать процентов численности всех стрелков данного подразделения и пять процентов численности всех прочих, включая ротных командиров. Нужно иметь в запасе роту в расчете на каждый пехотный полк и одну роту на все остальные полки вместе.
Мотострелковые подразделения танковых дивизий должны держать в резерве десять процентов своей численности, а также десять процентов личного состава танковых подразделений и пять всех прочих, включая ротных офицеров.
Во время кампаний возвращение в строй раненых создает ситуацию, когда численность предназначенных для пополнений батальонов превышает рекомендованную, однако через день-два активных боевых действий ситуация приходит в норму. Жизненно [305] важно для поддержания морального духа, чтобы военнослужащий, возвращающийся в свою часть после ранения, не терял в своем служебном положении.
Война по-американски – война с максимальным применением техники. Американцы – самые выдающиеся механики в мире. Америка – это та страна, народ которой не знает себе равных в умении производить величайшее количество самых лучших машин и механизмов. Следовательно, мы должны использовать свои неоспоримые преимущества в ходе ведения боевых действий. Нам надлежит воевать, максимально используя машины на земле и в воздухе, особенно учитывая тот факт, что два народа, с которыми нам возможно придется помериться силами, значительно отстают от нас в техническом смысле, зато могут выставить большое количество живой силы. Хотя людских ресурсов у нас тоже достаточно, они слишком ценны, поэтому нам должно принять все меры, чтобы сберечь наших парней.
Верность долгу. Верность долгу необходима как среди рядовых, так и среди генералов. Верность долгу верхов по отношению к тем, кто ниже, важнее и реже встречается.
Заканчивая эту главу, с грустью отмечаю, что, когда человек в полной мере познает искусство командования, спрос на это искусство обычно падает или по причине окончания войны, или же ввиду преклонных лет командира.
Отрабатывая свой хлеб
Труд армейского офицера можно сравнить с трудом полицейского или пожарного. Чем лучше он справляется со своей повседневной работой, тем реже ему приходится выезжать на тревожные сигналы.
Оглядывая пристальным взглядом свою длинную карьеру военного, я поражаюсь тому, как редко я действительно, образно выражаясь, отрабатывал свой хлеб. Хотя, возможно, именно то, что мне так редко приходилось авралить, как раз и говорит о том, что в промежутках между сигналами тревоги я хорошо делал свое дело.
Приведенные ниже эпизоды остались в моей памяти как случаи, когда мое личное вмешательство приносило благотворные плоды.
I
Иногда курсанты в военном училище присваивают себе сомнительное право выражать собственное критическое отношение к иным офицерам через так называемое «молчание». Что это такое? А вот что. Когда тот самый «плохой» офицер входит в общую столовую, все курсанты встают по стойке смирно, не двигаются и не [306] издают ни звука, пока офицер находится в зале. Я всегда был противником подобного поведения, поскольку считаю, что оно граничит с бунтом.
Как-то вышло, что я, командуя батальоном, привел его в столовую на обед, когда в зал вошел такой «плохой» офицер. Чувствуя, что сейчас они выкинут свой фокус с «молчанием», я, будучи уверен в их неправоте и оставаясь также последовательным противником подобного рода протестов, велел батальону встать и увел его из столовой в казарму без обеда. Тот офицер, еще молодой и неопытный, выразил несогласие с моим поступком, однако я кое-что объяснил ему, и он меня понял.
II
Летом 1914 г. я оказался единственным офицером при исполнении служебных обязанностей в Форте-Райли в штате Канзас, когда случилось ЧП – одного чернокожего солдата обвинили в изнасиловании белой девушки из соседнего городка. Многие уверяли, что жители собрались линчевать этого парня. Хотя лично я насильников, естественно, не поддерживаю, я считал своей офицерской обязанностью не допустить самосуда над военнослужащим армии Соединенных Штатов. В связи с этим я поставил в известность местных жителей, что они смогут расправиться с солдатом, только переступив через мой труп. В результате парень не пострадал, а дальнейшее разбирательство показало, что он не был ни в чем виноват.
III
Во время пограничных конфликтов с Мексикой в 1916 г. я, находясь при исполнении служебных обязанностей, командовал разъездом из двадцати человек в районе Хот-Вэллс в штате Техас. В мои обязанности входила охрана от вылазок вильистов{262} участка железной дороги Саутерн – Пасифик (Южной Тихоокеанской железной дороги) длиной километров в семьдесят – семьдесят пять, по которой ходили поезда каррансистов{263}. Хот-Веллс находился в центре моего сектора.
Связавшись по телефону с командиром 13-го кавалерийского полка, я получил разрешение взять под охрану мост, затем отправил [307] сержанта с половиной отряда на запад, сам же с оставшимися поскакал на восток. К мосту мы приближались уже в темноте, и дозор известил меня, что на той стороне слышны голоса людей, говорящих по-испански. Это навело меня на мысль, что вильисты минируют мост, а потому молниеносная атака – как раз то, что нам нужно. Я построил мой отряд и скомандовал: «Оружие к бою! В атаку!»
Приблизившись к мосту, мы натолкнулись на проволочную изгородь и должны были остановиться. В тот момент с моста раздалось несколько винтовочных выстрелов. Не стесняясь в выражениях, я обратился к стрелявшим с вопросом, кто они такие, и с огромным облегчением услышал: «Разъезд 13-го кавалерийского». Они почему-то не остановились у моста, который им поручили, и влезли на мою территорию.
Этот пример только укрепил меня во мнении, что очень важно придерживаться заранее составленных планов.
IV
В ходе карательной американской экспедиции в Мексику в 1916-1917 гг. генерал Першинг разместил свой передовой командный пункт, где кроме самого генерала находились майор Райен, я и четверо солдат, в местечке Эль-Кобре. Как-то вечером генерал Першинг продиктовал майору Райену приказ, который мне предстояло доставить командиру дислоцированного в Сака-ранде эскадрона 13-го кавалерийского полка. Смысл донесения состоял в том, чтобы эскадрон проследовал в район ранчо «Провидение» и прочесал горы к западу от него. Диктуя приказ, генерал Першинг смотрел на горы к западу, на прочесывание которых, как я и подумал, он решил отправить эскадрон.
Чтобы передать сообщение, мне предстояло сесть в разбитый «Форд» и часа полтора трястись в нем ночью по бездорожью, пересекая кишевшую вильистами местность. На ранчо я взял себе коня и всю оставшуюся ночь скакал на нем, поливаемый то дождем со снегом, то градом, но утром достиг расположения эскадрона.
Когда мы прискакали в «Провидение», майор собрал капитанов и начал раздавать приказы прочесать горы к западу от «Провидения». Однако ранчо стоит в долине, где горы расположены от него по обеим сторонам, а командный пункт генерала Першинга находился к востоку от той гряды, что восточнее «Провидения». Поэтому я сказал командиру эскадрона, что он должен прочесать горы к востоку. Показав мне письменный приказ, майор спросил: «Вы хотите, чтобы я нарушил письменный приказ?» – «Да», – подтвердил я. Майор высказался обо мне в нелестных выражениях, но сказал, что подчинится. Целый день мы прочесывали горы без всякого успеха и в конце концов приехали на командный пункт к генералу Першингу. [308]