Приступы подобной расслабленности Павлов впервые стал замечать еще в Москве, когда был начальником Автобронетанкового управления Красной Армии. Тогда уже понял, что звучат в нем тревожные струны от некоторой неуверенности в себе. И силой характера подавлял неуверенность. А кто знает, чего хочет, тот наполовину достигает желаемого - так думалось Павлову.
И он, казалось, достиг своего. С тех пор как начал командовать округом, никто не замечал в нем неуверенности, хотя сам он все-таки иногда оглядывался на свой пройденный путь с некоторой оторопью. А после того как встретился в приемной начальника Генштаба со своим давнишним академическим учителем, профессором и доктором военных наук генерал-майором Романовым Нилом Игнатовичем, тревога стала навещать его сердце все чаще...
Старенький профессор, когда Павлов зашел в приемную, суетливо поднялся с кресла, в котором полудремал, кого-то дожидаясь, поприветствовал его поклоном и, щуря под стеклами пенсне тусклые глаза, улыбнулся как-то вымученно-жалко. Павлов, подобно многим бывшим слушателям Академии имени Фрунзе, преклонялся перед профессором, виднейшим знатоком истории войн и военного искусства, и обрадованно устремился к нему, чтобы пожать руку, сказать душевное слово. И вдруг почувствовал необъяснимое смущение перед стариком и даже какую-то виноватость. Павлову вспомнилось, что еще в двадцать пятом году, когда он, молоденький командир кавалерийского полка, не очень обремененный военными знаниями, был принят в академию и впервые оказался на лекции Нила Игнатовича Романова, старик уже тогда носил в петлицах по три ромба, что было равно нынешнему званию "генерал-лейтенант".
Нил Игнатович, словно догадавшись о причине смущения своего бывшего слушателя, с напускной бодрецой расправил узковатую грудь и заулыбался по-доброму, от чего его морщинистое лицо засветилось, стали шире жиденькие выцветшие усы, а глаза заискрились и повлажнели.
- А-а, здравствуй, золотой мой Дмитрий свет Григорьевич! - Профессор Романов протянул навстречу Павлову расставленные, словно для объятий, руки, но обменялись только рукопожатием.
- Рад вас видеть, уважаемый Нил Игнатович! - Павлов действительно был рад встрече с Романовым, хотя и побаивался его прямоты в разговоре. - Как ваше здоровье, профессор, как настроение?
- Ничего, слава богу, - совсем не по-военному ответил Нил Игнатович. - Хуже, чем было, но лучше, чем будет... Хе-хе... А ты шагнул!.. Таким округом командуешь! - Потом, присмотревшись к звездочкам в петлицах Павлова, ахнул от удивления: - Уже генерал армии?! Батюшка ты мой!
- А что делать, Нил Игнатович? - Павлов сдержанно засмеялся.
- Так это же прекрасно! - взволнованно заговорил старенький профессор и, взяв Павлова за рукав, потянул его в угол, к дальнему окну. - Это превосходно, когда вот таким молодым, образованным правительство не жалеет высоких чинов!
- Какой же я молодой? Сорок три года! - Павлов нахмурил высокий лоб, провел ладонью по бритой голове, а затем добавил: - А за спиной все-таки целых три войны, три короба смертей.
- Конечно, дорогой мой. - Романов притронулся к груди Павлова, на которой поблескивали под Золотой Звездой Героя три ордена Ленина и два ордена Красного Знамени. - Если исходить из того, что Фридрих Второй в двадцать восемь лет выиграл войну с Австрией, а Наполеон в тридцать шесть лет уже был великим полководцем, то ты, разумеется, обошел их возрастом. Но у них был и другой счет времени. Они, если исключить Наполеона, с четырех-пяти лет учились под присмотром высокообразованных наставников, а ты, я помню, на первом курсе академии никак не мог произнести имя Николло Макиавелли и со святой наивностью путал интуицию с коалицией. И как ты был трогательно-прекрасен в этой наивности!
- Но вы же сами учили, что в военном искусстве опыт дороже любой философской истины. - Павлов начал ощущать неловкость, вспоминая былое, однако старался не подать виду.
- Верно, дорогой Дмитрий Григорьевич, - опять заулыбался профессор Романов. - Если к этому прибавить, что философия и опыт поддерживают друг друга... Только я не об этом. О твоем звании... Очень плохо, когда высшие воинские звания приходят к одаренным, опытным полководцам лишь к старости. Ведь звание - это рычаг для подъема, сила для деятельности, это уверенность в себе, в своих возможностях. Это - право для свершения великих дел и понимание высочайшей ответственности перед государством, это, наконец, крылья для полета... Не скрою, есть в высоких званиях и опасность, если человек слепо уверует, что вместе с очередной генеральской звездой в петлице у него засияла и новая звезда во лбу... Но за тебя, дорогой Дмитрий Григорьевич, я рад. Я знаю твою целенаправленность и твердость и не хочу думать, что ты... опередил самого себя... Ну, а если вдруг почувствуешь, что все-таки в чем-то опередил... извини старика за искренность, только добра тебе желаю... если почувствуешь это, такое ведь иногда бывает с людьми, да и с тобой уже было, тогда очень проницательно всматривайся вперед, не живи сегодняшним днем и обязательно имей рядом деятельных и умных помощников... И выслушивай их до конца, прежде чем отважишься на что-то большое...
В это время генерала армии Павлова пригласили в кабинет начальника Генштаба, и он, чуть потускневший, сдержанно поблагодарив своего старого учителя за добрые советы, попрощался с ним.
И вот с тех пор слова профессора Романова нет-нет да и воскресали в памяти Павлова, вызывали вздох, а чаще раздражение, и тогда Дмитрий Григорьевич мысленно вступал с профессором в бранчливую полемику.
Павлов, разумеется, догадался, что имел в виду профессор Романов, напомнив ему, что он уже обгонял самого себя на стезе военной деятельности и что при этом у него не хватило дальновидности. И эта правда, которую хотелось забыть, задевала самолюбие. Профессор Романов, конечно, намекал на самую близкую причастность Павлова к имевшей место кутерьме вокруг корпусной организации танковых войск.