Жоан был крепок и силен, высок ростом – выше, чем обыкновенно бывают жители сертанов, – с гладким, смуглым, скуластым лицом, с раскосыми глазами и широким лбом. Он был неразговорчив, любил испытывать судьбу. У него были сообщники, были приспешники, но не было друзей. Еще была возлюбленная – из местечка Кишерамобин, она стирала белье в доме одного помещика, оказывавшего бандитам услуги. Круглолицую, тоненькую девушку с живыми глазами звали Леопольдина. Она сошлась с Жоаном, когда банда отсиживалась у фазендейро, а потом последовала за ним в сертаны, но Жоан не терпел присутствия женщин в банде и поселил Леопольдину в Аракати, время от времени навещая ее там. Они не были повенчаны, и потому, когда она убежала с судейским чиновником в Жеремоабо, люди думали, что Жоан проглотит это оскорбление: ведь его бросила не жена, а любовница. Но Жоан отомстил, и отомстил по своему всегдашнему обычаю: нагрянул в Кишерамобин, отрезал уши двум братьям Леопольдины, а ее тринадцатилетнюю сестру Марикинью увел с собой. Прошло время, и она появилась на улицах Жеремоабо – на щеках ее каленым железом были выжжены инициалы Жоана Сатаны. Она была беременна и несла в руках лист бумаги, извещавший, что отцом ее будущего ребенка готов признать себя каждый член банды.
Другие кангасейро мечтали скопить денег, купить землю где-нибудь подальше и безбедно доживать век под чужим именем. Жоан тратил все, что приходилось на его долю, и наперед не загадывал. После удачного налета на какую-нибудь лавку или фазенду Жоан расплачивался со своими тайными помощниками, снабжавшими его оружием, патронами и лекарствами, а остальное делил поровну между всеми бандитами. Его бескорыстие, ловкость, с которой он заманивал в ловушку полицейских, счастливо избегая их засад, его отвага, его умение поддерживать в банде порядок и дисциплину приходились кангасейро по душе, они были беззаветно преданы своему главарю и доверяли ему полностью. Жоан рисковал жизнью и нес все тяготы наравне со своими людьми, ни для кого не делая поблажек и послаблений: того, кто уснул в карауле, отстал или обворовал товарища, ждала порка; тому, кто отступил, когда было приказано держаться, выжигали на щеках буквы «Ж» и «С» или отрезали ухо – все это Жоан проделывал самолично, не выказывая ни гнева, ни злорадства. Он же оскоплял предателей.
Бандиты боялись его – и любили. Может быть, потому, что Жоан ни разу не оставил товарища на поле боя: раненых несли до какого-нибудь безопасного места, даже если гвардейцы гнались за шайкой по пятам. Лечил раненых Жоан, а в случае необходимости он добром или силой доставлял из города лекаря. Тела убитых он тоже приказывал унести и предать земле там, где они не могли бы стать добычей гвардейцев или хищных птиц. Бандиты знали об этом его обыкновении и гордились им не меньше, чем безошибочным чутьем своего главаря, умевшего и заманить противника, и неожиданно обрушиться на него с тыла, и хитроумным маневром вырваться из кольца. Слава его росла; его шайка постоянно пополнялась.
Этот молчаливый, задумчивый, столь отличный от всех человек внушал разбойникам почтение. Он оставался для них загадкой: ходил в кожаной шляпе и простых сандалиях, не разделял пристрастия бандитов к брильянтину и духам, на которые они, ворвавшись в лавку, набрасывались первым делом, не унизывал пальцы перстнями, не навешивал на грудь медальонов и был одет скромнее, чем новичок, только что попавший в банду. Его единственной слабостью были странствующие певцы, и он никогда не позволял обижать их: принимал этих людей с неизменным радушием, просил спеть, слушал внимательно и серьезно, не прерывая. Повстречав однажды бродячих циркачей, он посмотрел их представление и отпустил, щедро наградив.
Бог весть, от кого узнал Жоан Сатана, что от пьянства гибнет больше народу, чем от пуль бандитов, а поножовщина по самым вздорным поводам уносит больше людей, чем засуха или эпидемия. Словно в подтверждение этого, в тот день, когда судьба свела его с капитаном Жералдо Маседо, вся шайка была вдребезги пьяна. Капитан, которого наградили прозвищем «Легавый», рыскал по сертанам с тех пор, как Жоан ограбил делегацию Баиянской независимой партии, направлявшуюся для переговоров в имение барона де Каньябравы. Жоан разогнал охрану и отнял у депутатов их лошадей, чемоданы, одежду и деньги. Барон лично написал Жералдо Маседо, предлагая за голову разбойника особое вознаграждение.