– Цель? – спросила Эйла. Её голос был слаб и надтреснут.
– Справедливость, – сказала Роуэн и сжала ей руки.
* * *
– Сейчас полная луна, – Роуэн смотрела вперёд и говорила приглушённым, таинственным голосом, который Эйла так хорошо знала.
Они втроём легко продвигались сквозь толпу людей, привычно уворачиваясь от прохожих, повозок и бродячих собак. Хаос на улицах Калла-дена был странным благословением: тысячи человеческих голосов, кричащих одновременно, обеспечивали идеальное место для разговоров, которые нежелательно, чтобы ещё кто-нибудь подслушал.
– В последнее время небо прояснилось, – хором сказали Эйла и Бенджи. Новостей нет.
Конечно, именно Роуэн научила их языку восстания. Веточка розмарина, передаваемая из рук в руки на людной улице, гирлянды, сплетённые из цветов с символическим значением, зашифрованные послания, спрятанные в буханках хлеба, сказочные истории или старые народные песни, используемые в качестве паролей, чтобы найти тех, кому можно доверять. Роуэн научила их всему. Сначала она спасла Эйлу, а несколько месяцев спустя – Бенджи: приютила их, одела, научила просить милостыню, а затем – находить работу, накормила, но также привила другой голод: справедливость.
Потому что они вообще не должны просить милостыню.
– Какие новости? – спросил Бенджи.
– Комета летит по южному небу, – сказала Роуэн с улыбкой. – Через неделю будет прекрасная ночь.
Бенджи взял Эйлу за руку и сжал. Она не ответила, потому что знала, что означает этот кодовый знак: восстание на Юге. Ещё одно. Внутри поселились подозрение и страх.
Они свернули на более широкую улицу, толпа немного поредела. Теперь они говорили тише.
– Комета летит на юг, – повторила Эйла. У неё упало сердце. – А сколько звёзд будет на южном небе?
Роуэн не уловила её скептицизма:
– О, я слышала около двухсот.
– Двести, – повторил Бенджи, сверкая глазами.
Двести человек-повстанцев собираются на Юге.
– Самое время, дорогие.
Роуэн исчезла так же быстро, как и появилась, оставив в руках Бенджи только скомканную листовку – религиозную брошюру, что-то о богах и верующих. Эйла знала, что это зашифрованное послание, понятное только членам Сопротивления.
Отчасти Эйла беспокоилась, что Роуэн продолжает лелеять надежду на эти восстания, на то, что она называла “справедливостью", из-за своего горя по Люне и сестре Люны, Фэй. В конце концов, Роуэн когда-то спасла их так же, как Эйлу и Бенджи. В деревне было известно, что любой ребёнок-сирота может найти еду и утешение у Роуэн. Эйла вспомнила, как Фэй и Люна пришли к Роуэн после смерти матери. Эйле сразу понравилась Люна, девочка с застенчивой улыбкой и милыми вопросами. Фэй была более колючей, недоверчивой, слишком похожей на Эйлу, чтобы они могли поладить. Но, тем не менее, они выросли вместе. И Эйла знала, что мягкое сердце Роуэн скорбит о сёстрах – о тех двух девочках, которых она пыталась спасти.
И не спасла.
И с этим горем Роуэн была готова спасти ещё больше невинных, чтобы найти свою “справедливость".
За прошедшие годы они получили известие о нескольких восстаниях здесь, в Рабу, но каждое из них быстро топили в крови. Суверенное государство Рабу управлялось правителем Эзодом. Его правление простиралось по всей Зулле, за исключением королевства Варн. Хотя он вечно утверждал, что не обладает всей полнотой власти над Рабу, поскольку приходится делить её с Красным Советом, группой автомов-аристократов, Эйла ему не верила. Эзод был невероятно богат и влиятелен. Он также жаждал власти. Именно его отец возглавлял отряды автомов в Войне Видов. Именно он первым заявил, что людей нужно разлучить с их семьями. И именно на его личной земле, обширной территории его приморского дворца, жили и работали Эйла, Бенджи и четыреста других слуг-людей.
Красный Совет был жесток, безжалостен и, что хуже всего, изобретателен. Именно поэтому Революция продвигалась так медленно – люди были просто в ужасе от Совета и его всё более и более жестоких законов. Даже Эйле пришлось признать, что их опасения вполне обоснованы. Люна и её рваное платье служили тому наглядным доказательством.
Бенджи смотрел на Эйлу, когда они поднимались по круто идущей ко дворцу тропинке, глазами, полными надежды и волнения. Тут не нужно гадать: он хотел присоединиться к восставшим. Даже после катастроф прошлого года.
Она помотала головой. Нет. Он всё понял. Он знал, что она не может уйти сейчас, этим вечером. Не тогда, когда ей почти удалось пробраться во дворец. К Крайер.
– Эйла! – улыбка исчезла с лица Бенджи.
– Нет, – сказала она. – Я не пойду.
Хочет ли она того же, что и он? Хочет ли она смерти пиявкам? Конечно, хочет, но не такой. Это не должен быть лишь след из человеческой крови, обречённой на провал попыткой. Она не готова потерять кого-то ещё. В последний раз, когда на Юге было восстание, его подавили почти сразу – и это восстание было массовым, когда почти две тысячи человек прошли маршем по улицам города Брэм, вооружённые факелами и селитрой, в попытке захватить сердце города, где жили самые могущественные автомы. Восставших разбили за одну ночь. Автома, возглавившего контратаку и уничтожившего их, наградили как героя войны. Обычное имя, обычный монстр. Кинок.
Бенджи замолчал, но Эйла наконец почувствовала его гнев – поняла, что теперь он направлен на неё. Когда они достигли узкой тропинки, которая изгибалась вверх, к дворцу, его шаги стали широкими и решительными. Теперь вдалеке уже виднелись островерхие крыши дворцовых башен.
Она поспешила догнать его, задыхаясь от жары. К тому толпа была уже далеко. Она схватила его за плечо, и он остановился так внезапно, что она чуть не врезалась в него.
– Я знаю, что ты собираешься сказать, – процедил он сквозь стиснутые зубы.
Эйла с трудом перевела дыхание:
– Ты всегда можешь... понаблюдать за кометой без меня, – слова застряли у неё в горле, будто в рот насыпали соли.
Его тёмно-карие глаза встретились с её. Ветерок играл в его растрёпанных волосах. Он стал выше неё и шире в плечах. Она выдержала его взгляд.
Целую минуту он молчал. Они просто стояли, тяжело дыша и глядя друг на друга, но думали о том же: слишком рано.
Эйле хотелось сказать: "Не бросай меня".
Но следовало сказать: "Оставь меня". Потому что, может быть, так будет лучше.
Гнев Бенджи, казалось, сменился печалью, его губы приоткрылись. Наконец он сказал:
– Я не уйду без тебя, и ты это знаешь.
Да, она это знала. И это напугало её больше всего на свете. Он не бросит её. От этой мысли внутри всё перевернулось. "Уходи! – едва не крикнула она. – Не оставайся ради меня".
Но затем другой голос, скрывающийся очень глубоко, подсказал, что у неё ничего не выйдет – ничего из её планов мести – без него.
Его губы по-прежнему были слегка приоткрыты, как будто Бенджи хотел сказать что-то ещё. Она знала, насколько его захлестнуло этим стремлением. Революция. Кровь. Перемены. Она ждала, что он продолжит, снова попытается убедить её. Но он также знал, как сильно она хочет мести: обагрить руки кровью леди Крайер.
Так что в конце концов Бенджи просто вздохнул. Всё больше и больше слуг ходило мимо них по узкой тропинке, и Эйла отошла на несколько шагов от Бенджи, не сводя глаз с истоптанной тропинки, пока они молча шли обратно в свои комнаты, а прошлое шлёпалось в её мысли, как комья грязи.
После того, что Эйла привыкла считать тем днём, который все изменил, точкой разлома в её сознании, тем, что раскололо её жизнь на до и после, кошмарным сном наяву, кровавым пятном, раздробленной костью, которая не заживала, в тот день Эйла позволила себе неделю погоревать.
Даже в 9 лет она знала, что слишком легко утонуть в горе – уйти на дно и никогда не всплыть. Одна неделя, сказала она себе. Одна неделя.
Одна неделя, чтобы оплакать смерть своей семьи.
Mама. Папа. Её брат-близнец, Сторми, который любил Эйлу больше всего на свете. Которого оторвали от неё при попытке защитить её от них. Сторми, который, судя по оборвавшимся звукам его криков, встретил смерть прямо там, за стенами того, что когда-то было их домом.
В этом мире мало что есть определённого, но можно сказать точно: любовь не приносит ничего, кроме смерти. Там, где есть любовь, смерть ходит за ней, как волк за раненым оленем. В воздухе витал запах крови. Эйла познала это на собственном горьком опыте.
Теперь ей было 16, и всё, чего она хотела, находилось всего в нескольких дюймах от её пальцев.
Когда Роуэн спасла её, у Эйлы были только боль и гнев.
Но однажды, примерно через месяц после знакомства с Роуэн, в город пришла группа людей-кочевников. Роуэн предоставила Эйле выбор: уехать со странниками, оставить свою боль и воспоминания позади и начать всё заново, или остаться под крылом Роуэн. Роуэн будет заботиться о ней, пока она не найдёт работу. И Эйла научится сражаться, жить и строить планы во имя справедливости.
Эйла выбрала последнее. И Роуэн, сдержав обещание, нашла Эйле работу дворцовой служанки.
Эзод. Пиявка, по приказу которого вырезали деревню Эйлы.
Именно люди Эзода ворвались в дом Эйлы и убили её семью только потому, что могли.
Эзод гордился тем, что распространял Традиционализм по всему Рабу – веру автомов в моделирование общества по образцу человеческого поведения, как будто люди были давно исчезнувшей цивилизацией, у которой они могли выбрать лучшие атрибуты для имитации. Правитель Эзод всячески поддерживал семейные ценности, по крайней мере, так утверждали он и его Совет. Ирония не ускользнула от Эйлы.