4
Стоял поздний вечер, Эйла решила отдохнуть от работы. К счастью, с прошлой недели её больше не заставляли торговать на рынке в Калла-дене. Вместо того, чтобы ужинать, как другие слуги, она использовала краткие минуты отдыха для тренировки. Оттачивать мастерство, тренироваться – она должна быть готова, когда придёт её час.
Надо быть готовой взять то, за чем она пришла и чего ждала много лет.
Мышцы болели, но тело жаждало разрядки. Нужно было найти тайное, уединённое место. И, кроме того, она не могла сидеть рядом с Бенджи ещё одну ночь подряд. Хотя после разговора с Роуэн в Калла-дене прошла почти неделя, Бенджи по-прежнему злился на Эйлу. По правде говоря, она его не винила. Она знала, как сильно ему хотелось присоединиться к Роуэн на Юге, сражаться, помогать Революции, а она убедила его остаться и продолжать заниматься этой бесполезной работой во дворце.
Эйла подозревала, что прямо сейчас Роуэн собирает сумки. Бенджи ещё мог поехать с ней, но Эйла знала, что он этого не сделает.
Эйла разрывалась между облегчением оттого, что Бенджи в безопасности, и отвращением к самой себе из-за этого облегчения. Он был обузой, слабым местом в её броне.
Было неприятно думать о нём в таком ключе. Но в прошлый раз, когда у Эйлы было слабое место, она чуть не погибла. После смерти семьи она стала не человеком, а призраком, разрушенной оболочкой, остовом. То, что уцелело, навсегда останется запятнанным.
Ей не хотела смотреть, как он дуется на неё. И всё же она знала: лучше поступать правильно, чем быть доброй.
Этот урок она усвоила, когда ей было 13. Она подобрала умирающего от голода щенка и очень удивилась, когда Роуэн разрешила оставить его при условии, что она никогда не будет выпускать его из виду. Но однажды ночью щенок так жалобно скулил и царапался в дверь, что она, наконец, выпустила его. Больше она его не видела. Она плакалась Роуэн, что хотела сделать доброе дело – щенок так отчаянно рвался на улицу подышать свежим воздухом. Но Роуэн напомнила ей: внешний мир опасен. Всегда лучше делать то, что правильно, чем проявлять доброту.
Теперь, пробираясь через бесконечные цветочные сады правителя, она вспоминала слова Роуэн. Дневная жара спала; морской бриз дул ей в лицо благословенной прохладой. Через сады она едва могла разглядеть гвардейцев-пиявок, расставленных вокруг дворца, высокие тени на фоне белых каменных стен. Металлические ножны блестели у них на бёдрах, отражая лунный свет.
Гвардейцы находились в каких-то трехстах шагах отсюда. Это означало, что если Эйла хотя бы моргнёт неправильно, они добегут к ней за… Она провела пальцем по стеблю солёной лаванды, производя подсчёты. Может быть, секунд шесть.
А потом кому-то другому придётся вытирать её кровь с цветов.
На востоке океан вздымался и с грохотом обрушивался на утёсы. Время от времени чёрная туча закрывала луну, и весь дворец погружался во тьму.
Темнота.
Эйла спаслась только потому, что брат Сторми услышал их приближение. Теперь он мёртв.
* * *
Сторми схватил её за руку и потащил к задней двери, когда они ворвались через переднюю.
Первым закричал отец.
Сторми повёл её к пристройке, хотя Эйла умоляла его остановиться. Нет, нет, пожалуйста, нет, отпусти меня, там папа, позволь мне пойти помочь папе. Он с усилием поднял деревянную доску и столкнул Эйлу вниз, в сырую неглубокую яму. Она упала на колени, руки и ноги покрылись грязью, дерьмом и мочой. Запах стоял невыносимый. Она посмотрела на Сторми и отодвинулась к стене, освобождая место. Именно тогда она поняла, что тут есть место только для одного.
Онемев от шока, она смотрела, как брат-близнец поставил доску на место и исчез.
Темнота.
Затем раздался его крик, а потом – крики матери.
Несколько часов Эйла не двигалась и почти не дышала, хотя через некоторое время перестала ощущать зловоние. Она вообще перестала ощущать запахи.
Налёты начались на рассвете. Должно быть, ближе к вечеру она наконец сочла, что уже можно выбираться наружу.
В доме колотая рана в груди матери запеклась, потемнела и затвердела. Эйла уставилась на мать, а та невидящими глазами смотрела на неё. Она погибла, не сводя глаз с отца Эйлы, голова которого лежала всего в дюйме от трупа матери. Больше от него ничего не осталось.
Перед домом лежал ещё один труп. Он обгорел до неузнаваемости, но Эйла видела, что его голова смотрит в сторону уборной.
Сторми.
* * *
Теперь Эйла пробиралась вдоль морских цветов в сторону скалистых утёсов, возвышавшихся над Стеорранским морем. Ботинки оставляли мокрые следы на мягкой тёмной почве.
Дворец был выстроен в виде гигантской розы ветров со спицами, указывающими на север, юг, восток и запад. В центре располагался сам дворец, весь из белого мрамора и светящихся окон, а спицами служили хозяйственные постройки, которые отделяли сады солнечных яблок от садов с морскими цветами, пастбищ и, наконец, зерновых полей. На внешнем краю самой северной спицы располагались помещения для прислуги, а в конце восточной спицы, сразу за складом, лежало море – пенящееся, сердитое и вечно холодное.
Эйла подошла прямо к краю обрыва. Здесь было скользко, чёрные камни намокли от морских брызг. Опасно, особенно ночью. Она сунула руку в карман и схватила нож, который украла у пиявки на рынке в Калла-дене почти месяц назад, когда впервые в жизни пошла продавать цветы.
Первая возможность раздобыть оружие.
Эйлу настолько переполняло адреналином от того, что она вырвалась из дворца правителя, что она просто сунула руку в складки юбки девушки-пиявки и взяла нож, а потом затерялась в толпе.
Украсть его было достаточно легко, а вот для овладения им требовалось терпение.
И тренировки. Она была знакома со спаррингами, специфическими движениями тела, весом ножа в руке – хотя этот, с которым она тренировалась, был значительно тяжелее того и сбалансирован иначе. Приняв боевую стойку – ноги на ширине плеч, передняя ступня вперёд, а задняя слегка под углом, – она слегка улыбнулась, вспомнив бесконечные дни, которые проводила в спаррингах с Бенджи после того, как его спасла Роуэн. Та настояла на том, чтобы они освоили приёмы самообороны, будь то с ножом или просто кулаками. Роуэн была строгим, но справедливым тренером. Она заставляла Эйлу и Бенджи раз за разом отрабатывать одно движение, пока у них не начинали болеть руки, дрожать мышцы, а мозоли на ладонях не трескались и не кровоточили, но потом всегда хвалила и вознаграждала горячим, сытным ужином. Она растирала мазью их воспалённые мышцы, вылечивала ранки на костяшках пальцев и ладонях.
Однажды днём она отвела Эйлу в сторону после особенно жестокой тренировки, оставив Бенджи у камина с вывихнутым запястьем.
– Ты сильнее его, Эйла, – сказала тогда Роуэн. – Ты должна защищать его.
В то время Эйла ничего не поняла. Конечно, она быстрая и хитрая, но физически Бенджи намного сильнее. Он выигрывал их бои восемь раз из десяти.
– О чём ты говоришь? – спросила она. – Только вчера он практически швырнул меня через всю комнату. У меня до сих пор болит копчик.
– Но ты встала, – сказала Роуэн, – и дралась ещё три раунда. И сегодня ты снова здесь, несмотря на боль. А вот Бенджи... – она замолчала. – Я говорю не о физической силе, Эйла, а о стойкости – о том, что ты никогда, ни за что не перестанешь бороться, как бы больно тебе ни было.
Нож, наконец, стал естественным продолжением руки. Всего несколько дней спаррингов в темноте уже начали приносить плоды. Она приходила сюда при любой возможности, за край сада, скрываясь из виду, ускользая в тень и становясь смертоносной с клинком в руках.
Удар. Замах. Пригнуться.
Чтобы убить автома, надёжнее всего лишить его камня-сердечника. Вторым по эффективности способом было обезглавливание. Но для этого требовалась сила, которая не всегда есть у человека с голыми руками.
Взмах. Меняем руку. Наносим удар.
Пиявку также можно убить ударом ножа в сердце.
Удар. Отскок.
Под правильным углом это можно сделать за считанные секунды.
Выпад. Эйла выставила нож вперёд, повернула его в невидимом теле, представив, что это тело Крайер, а затем, обливаясь потом, опустила руку и сунула нож обратно в карман. Переведя дыхание, она посмотрела на широкое ночное небо и вытащила из-под рубашки свой медальон, талисман.
Это был ещё один секрет,ы который она хранила от Бенджи. Ожерелье не было оружием, и всё же оно было намного опаснее украденного ножа. Она вынула его к лунному свету, любуясь, как делала бесчисленное множество раз прежде, восьмиконечной звездой, выгравированной на золоте. В центре звезды располагался красный драгоценный камень. Такое тоже можно делать только под покровом ночи, в одиночестве.
В законе не было исключений. Если поймают с запрещённым предметом, то тут же убьют. Даже если этот предмет, как ожерелье Эйлы, совершенно безвреден и, честно говоря, не особо бросался в глаза. Вероятно, мастер создал его с какой-то целью – может быть, для будущей музыкальной шкатулка, или, может быть, медальон мог превращаться в золотого жука и порхать над головами людей, – но какова бы ни была задумка, Эйла так и не разгадала её. Ей даже не удавалось открыть медальон, как бы усердно она ни ковыряла крошечную застёжку. Единственным интересным свойством ожерелья был доносящийся изнутри трепещущий звук, похожий на тиканье часов, но более мягкий, ритмичный. Пам-пам, пам-пам. Почти как сердцебиение.