Это было не оружие, не инструмент, но из-за него её легко могут убить. Эйле следовало выбросить ожерелье в море много лет назад, но она этого не сделала. Потому что его подарила мать – вложила в ладонь Эйлы, когда той было не больше четырёх или пяти лет: "Береги его, дитя, помни нас, помни нашу историю" – и потому, что, звёзды и небеса, она не могла. Ожерелье было всем, что у неё осталось от них, единственным доказательством того, что её семья вообще когда-либо существовала. Как и у самой Эйлы, у этого ожерелья когда-то был близнец; другая половинка такого же комплекта. Второе ожерелье было утеряно много лет назад, ещё до рождения Эйлы и её брата. Эйла не допустила бы, чтобы и это постигла та же участь.
Она сунула ожерелье обратно под рубашку.
Ветер леденил ей щёки. Во рту чувствовался привкус соли. Море, освещённое лунным светом, искрилось. В сотне футов ниже волны вздымались белой пеной. Оставалось совсем немного времени до комендантского часа, когда придётся вернуться в комнаты для прислуги, но сейчас можно постоять здесь, на краю утёса, с ножом в кармане – обещание того, что должно было произойти. Месть. Убийство дочери Эзода. Даже если этого придётся ждать несколько лет.
Слева от неё послышался шум. Звук шагов по мокрому камню.
Эйла обернулась.
Кто-то ещё стоял на утёсе примерно в тридцати шагах от неё и глядел на океан. Видели ли они её? Её сердце забилось чаще, затем успокоилось. Нет. Они стояли спиной к Эйле. Они ещё не заметили, что она здесь. Ещё одна служанка?
Затем послышался чей-то голос:
– ...и это единственная причина, по которой вы согласились на брак?
– Вы и так это знали, – раздался второй голос, и Эйла ещё глубже спряталась за кустом морских цветов.
Первого голоса Эйла не узнала. Кому принадлежал второй, сомнений быть не могло. Это был сам правитель Эзод. Она видела его только издалека, так как он всегда был во дворце в окружении стражи, но она слышала его голос. Однажды он произнёс речь после того, как конюх попытался напасть на одного из гвардейцев. Конюха, конечно, убили на месте – проткнули горло тем же шилом, которое тот использовал в качестве оружия. А на следующий день всех слуг собрали на главном дворе и заставили опуститься на колени и прижать лбы к утоптанной грязи. Эзод встал над ними и сказал:
– Я скорее убью вас всех, чем заменю хоть одного гвардейца. Предлагаю до этого не доводить.
Но сейчас его некому было защитить.
– Ваш брак с Крайер принесёт огромную пользу Рабу, – продолжил Эзод, и Эйла навострила уши.
– Вижу, вы заметили мою растущую популярность? – протянул первый голос.
– Да, заметил... – и голос Эзода понизился настолько, что даже автом не смог бы разобрать его слова за шумом волн и морского ветра.
Эйла напряглась, чтобы что-то расслышать, но по-прежнему могла уловить только обрывки.
– ...это всё политика, скир Кинок, – сказал Эзод.
Кинок? Герой войны? Жених леди Крайер?
Он подавил человеческие восстания и виновен в смерти многих. И всё же, имея дело с монстрами, Эйла предпочитала, когда они нападают в лоб, а не действуют коварно, как Эзод, который минуту назад выражает свою признательность человечеству, а в следующую отдаёт приказы о массовых убийствах. Он издавал законы, притворяясь, что они послужат на “благо" людей. Например, тот, который запрещал любое использование больших складских помещений, в соответствие с которым все места, где зерно или сухие товары можно хранить на время засухи и холодов, недвусмысленно запретили под предлогом заботы о благополучии людей. Эзод и Красный Совет запретили людям занимались "скопидомством", а то пища начнёт гнить и служить источником болезней. Но восставшие прекрасно чувствовали ложь. Роуэн сказала Эйле и Бенджи, что автомы обеспокоены тем, что любые большие складские помещения можно использовать для тайных встреч или сокрытия оружия. И в своём страхе автомы приговорили многие семьи практически к голодной смерти зимой.
– Ни для кого не секрет, – говорил Кинок, – что объединение наших двух политических взглядов пойдёт только на пользу Рабу. Пока Варн становится сильнее, а королева Джунн получает всё большую поддержку, купилась она на это или нет... её народ по-прежнему разделён, но всё так же готов сражаться за неё.
– Ходят слухи, – пренебрежительно сказал Эзод, – что Джунн тешит себя самообманом. Её люди слабы, а её государственной системе, если её вообще можно так назвать, не хватает прочности. Варн легко падёт, если до этого дойдёт дело.
– Конечно, правитель.
Ветер снова переменился, и их голоса стихли вдали. Эйла поймала себя на том, что наклоняется вперёд, почти утыкаясь носом в морские цветы, и напрягает слух, чтобы уловить хоть что-нибудь...
– Если оставить в стороне политику, я слышал, что в вы в своих экспериментах достигли каких-то успехов. Не могли бы вы подробнее рассказать о результатах?
Кинок на мгновение замолчал, а потом она услышала его ответ:
– Пока ещё рано о чём-то говорить, правитель.
– Что ж, уверен, что, учитывая ваши знания и опыт, вы добьётесь успеха в своих начинаниях, – ответил Эзод.
О чём они говорят? О каких начинаниях?
Эзод продолжал говорить, но теперь его тон стал несколько предупреждающим:
– Быть Хранителем Сердца – великая честь, и мы должны позаботиться о том, чтобы её не запятнали, – говорил он.
Эйла моргнула. Кинок был Хранителем? А разве им позволено покидать Сердце? В этом-то и был весь смысл существования Хранителей – в жертве. Они охраняли местонахождение Сердца всю жизнь.
– Да, это честь, – согласился Кинок. – И к ней я никогда не относился легкомысленно. Как и к своей нынешней работе.
– Я и себя всегда считал стражем Сердца, – сказал Эзод как бы издалека, будто вообще не слышал Кинока. – По крайней мере, в переносном смысле. Как глава Совета, я обязан следить за тем, чтобы торговые пути были свободны и хорошо охранялись, чтобы ничего не мешало поставкам камня-сердечника. Можно сказать, я защищаю жилы этой земли.
– И Хранители вам за это вечно благодарны, правитель. Мы знаем, что Сердцу требуется так много, чтобы хранить свои секреты в безопасности, – Кинок сделал паузу. – Хотя если бы вы позволили Варну торговать через ваши границы, а не заставляли их ходить морем, стало бы намного лучше.
Хранить секреты в безопасности? Кинок, должно быть, подразумевал местонахождение Железного Сердца. У Эйлы перехватило дыхание. Будучи Хранителем, Кинок знает, где находится Железное Сердце... его точное местонахождение, как оно работает. Ему известно всё.
И он стоит всего в нескольких шагах от Эйлы.
Конечно, всем известно, что Сердце находится где-то на западе, глубоко в горах Адерос. В огромном горном хребте скрывается шахта, в которой добывают камень-сердечник: таинственный красный минерал, который, будучи измельчённым в мелкую пыль, служит питанием для автомов. По словам Роуэн, мятежники-люди много раз пытались напасть на караваны, перевозившие пыль сердечника по всей Зулле, и каждый раз это оканчивалось неудачей; они теряли десятки, иногда сотни человеческих жизней за каждый украденный драгоценный камень, отчего их попытки становились рискованными и в конечном итоге бесполезными. Запасы сердечника казались безграничными.
В том-то всё и дело: если пиявки не будут каждый день глотали пыль сердечника, они перестанут функционировать. В камне заключалась их жизненная сила. Лишить их пыли сердечника было самым простым способом их убить – даже быстрее, чем лишить человека пищи или воды. Поэтому, конечно, пыль и горы Адерос автомы охраняли тщательнее, чем что-либо ещё.
Вот почему поиски Железного Сердца стали навязчивой идеей Революции.
Ключ к восстанию, единственная информация, которую Роуэн неустанно искала с тех пор, как Эйла её знала.
И теперь разгадка находилась всего в нескольких шагах.
Это было важнее, чем любое восстание. Больше, чем любое из полнолуний Роуэн.
Сердце Эйлы затрепетало в груди, как птичьи крылья. Она не расслышала следующие слова Эзода, по-автомовски тихие, зато услышала нечто другое – шаги по мокрому камню.
Затем шорох.
Эйла подслушивала не одна.
5
Крайер давно не спала как следует и очень удивилась, проснувшись и обнаружив себя в садах несколько часов спустя. Свитки с эскизами по-прежнему лежали в рукаве. Наступила ночь, стрекотали сверчки. Она услышала голоса – вот что её разбудило. Теперь она опёрлась о ветку, стараясь не зашуршать цветами и листьями, и медленно приблизилась к источнику звука.
Это был отец.
И Кинок.
У них, по-видимому, был какой-то тайный разговор.
Крайер нахмурилась. Несмотря на все её политические устремления, ей не нравилось, как отец проводит тайные собрания или запирается в северном крыле и перетасовывает жизни и судьбы, как фигуры на шахматной доске, решая их дальнейшую участь так, словно это сады, поместья или помолвка Крайер: логично, мастерски, аккуратно предотвращая все возможные препятствия за месяцы или годы до того, как те возникнут. А теперь это – уединённый разговор с Киноком, здесь, в тёмном саду, её тайном месте, куда она приходила подумать и побыть в одиночестве.
Она не собиралась подслушивать, да и вряд ли что-либо можно было расслышать за шумом ветра и грохотом моря – но теперь, оказавшись здесь, ей стало любопытно.
– ...и я далёк от того, чтобы раскрывать подобные секреты, правитель, – сказал Кинок.
Секреты? Достаточно того, что её не допускают до работы отца – Крайер не могла смириться с мыслью, что у него есть секреты с Киноком. Отчасти она считала, что это к лучшему, что можно не слушать, о чём они говорят, но другой голос более авторитетно утверждал, что они говорят о её Ущербности. А если Киноку всё известно, и он теперь рассказывает об этом отцу?