Оберон улыбнулся.
– Ну, это никогда не было пикником на траве. Ты был прав, это война в индустриальную эпоху, и глупо было полагать, что все обойдется коротким конфликтом. Мы засели в траншеях, по уши в грязи, крови и дерьме, и активная фаза войны закончена. Теперь это будет гнилая и отвратительная осада, но у нас появится шанс победить только тогда, когда генералы поймут, что атаковать – это абсурд; отсиживаться и обороняться – это единственный путь, который разом приведет большинство из нас домой. Так, по крайней мере, считаю я, а что я знаю? Я рад, что ты вдалеке от всего этого и что Вер пришла в согласие с собой и ей приятно, что ты здесь. Во всем виноваты все эти годы рядом с отцом, понимаешь… Ну, ты знаешь, все эти истории о том, как он меня избивал, которые она тебе рассказывала… Я думаю, ей казалось, что ты способен на такую же жестокость, и еще, возможно, что ты не позволишь ей делать то, что она хочет.
– Я знаю, старина. Мы пытаемся сделать нашу жизнь… упорядоченной. – Ричард расслабил спину, пошевелил обрубком ноги. – Очевидно, что она решительная женщина, у которой есть душа, чистая душа, – ты только посмотри на меня. Но я рад тому факту, что она, как и Эви, не одобряет жестокостей суфражисток, как не одобряет их и сестра пастора, Грейс. Но, несмотря на это, они составляют пугающую троицу, знаешь ли. Грейс была дома в отпуске две недели назад и поддержала кампанию Эви по допуску Вер к пациентам, сказав Матроне, что, если Эви дает слово, она держит его. То есть что угрозы про пудинг надо воспринимать всерьез. Я счастлив, что Вер обрела пару настоящих друзей, особенно в лице Эви, что очень странно в такое время и в таком возрасте. Подожги мне сигарету, старик, с одной рукой чертовски тяжело… – У Ричарда отросли длинные волосы, и они упали ему на глаза. Его лицо помрачнело.
Оберон помог ему, затем сам закурил сигарету и захлопнул свой серебряный портсигар. Ричард взглянул на него сквозь закручивающиеся струйки дыма.
– Грейс Мэнтон нашла меня в эвакуационном пункте, и я оказался в том чертовом поезде прежде, чем хирург смог ее остановить. Поехал прямиком в Ле Турке. Эви запихнула Веронику в поезд здесь, несмотря на ее протесты. Знаешь, старина, я боялся, что она не приедет и я не смогу с ней попрощаться. Я любил ее, но знал, что она не любит меня. Моя мама и твоя мачеха вместе являют собой ужасающую мощь, ты знаешь, так что они просто принудили бедную девочку к замужеству.
Оберон кивнул, чувствуя себя неловко. Люди обычно не делятся такими вещами. Подобные разговоры пристали скорее женщинам, но с ранеными все было по-другому. Он уже слышал все это от Ричарда и прежде, несколько раз, но память раненого человека работает странно, и он постоянно повторяется. Доктор Николс говорил, что со временем это пройдет, и рявкал, даже вытащив по такому случаю трубку изо рта:
– Если бы в твоем крепком черепе проделали здоровенную дыру, ты, наверное, тоже был бы слегка сбит с толку?
Оберон отвечал:
– Возможно. Кстати, здесь же существует одно правило для мужчин – не курить, – и на вас же оно тоже распространяется?
Николс ворчал:
– Трубки – это совершенно другое, и довольно с меня твоих дерзостей, – и направлял свои стопы к следующему тяжелораненому.
Ричард снова забормотал, размахивая сигаретой в воздухе:
– Полагаю, у Вер были свои причины, ну, ты знаешь, принять участие в госпитале, и я думаю, это делает ее счастливой. Все, что мне надо делать, как иногда кажется, это просто отойти в сторону и позволить ей работать, и тогда любовь продолжит расти. Так, во всяком случае, говорит Эви. По-моему, мне нужно приобрести для этих троих котел, особенно для…
Оберон дотянулся до пепельницы рядом с кроватью и протянул ее под сигарету Ричарда с тлеющей башенкой пепла, а потом поднес и к своей. Они оба стряхнули пепел, он упал в пепельницу.
– Эви, – продолжил Оберон за него. – Да, котел мог бы пригодиться, но из него не выйдет ничего дурного, только немного ее особой магии.
Оба мужчины засмеялись.
Оберон загасил сигарету в пепельнице, которую поставил на простыни, и полез в карман.
– У меня тут письмо. Я хочу, чтобы ты хранил его для меня, в полной безопасности. Если я не вернусь, нужно, чтобы ты передал его Вер, от меня. Проследи, чтобы она воспользовалась им. Тебе нужна будет дополнительная информация, ищи ее в отцовской банковской ячейке в банке Роттердама. Сейчас ты, верно, не поймешь, но, повторяю, убедись, что она воспользуется этим, и помоги ей. Куда я сейчас могу положить письмо, чтобы ты о нем не забыл, но при этом не на самое видное место?