Я дал коню шпоры, посылая в дикий галоп, одновременно ухватив поводья алекова жеребца. Остальные последовали за нами, кто галопом, кто — бегом, но не намного отставая от конников. Робин Гуд поспешил убраться с нашего пути, лихо перекатившись через плечо, однако лук он выхватил, что удивило меня. Я прижался к луке седла, чтобы хоть как-то укрыться от стрел, которые, как я думал тогда, сейчас полетят мне в спину. Я не мог видеть, как Робин Гуд поднялся с земли, отряхнул свою почти щёгольскую шапочку с петушиными перьями и отдал жестом (слова бы я услышал, не смотря на топот копыт и звон кольчуг) приказ своим людям не стрелять.
Лес мы пролетели единым духом, даже не заметив как вынеслись на берег речки, точно в тылу у «покойников», осаждавшими деревню. У нас было лишь несколько минут на то, чтобы надеть шлемы и выхватить мечи.
— Действуйте по обстановке, — бросил сержанту Алек, застёгивая ремешок своего бургиньота, — главное, не дайте им зайти к нам в спину.
Разогнав подуставших коней, мы ринулись в атаку. «Покойники» уже заметили нас и часть их развернулись в нашу сторону, готовясь встретить удар. У них, к счастью, не было длинных пик и кольев, какие с успехом использовали против конницы мятежные берландеры, равно как и переносных укреплений, вроде ростовых щитов-павез. Да и не ждали «покойники» атаки с тылу, да ещё и появления сотни с лишним кавалеристов и трёх десятков пехоты. Они не видели, что конницу противника составляют юнцы, которым ещё не исполнилось и двадцати лет.
Первого убитого мною врага я помню также хорошо, как и лицо матери. Это был бородач шести с лишком росту, вооружённый здоровенным мечом с широкой крестовиной. Быстрым ударом я, как на тренировке, раскроил ему череп — кожаный шлем не спал «покойника», ставшего покойником настоящим при моём посредстве. Но тогда думать и страдать о загубленной душе было некогда. Какой-то бандит попытался достать меня гизармой, но её жутковатое лезвие скользнуло по цельнометаллическому щиту-«крылу», закрывавшему всю руку от плеча и на два пальца ниже кулака. Я не стал тратить время на него, знал, едущие позади — прикончат, я же мчался вперёд…
Дальнейший бой я толком и не помню. Только какие-то урывки, картинки, как на гравюрах из рыцарских романов, хотя действо творившееся у стен никому неизвестной деревушки мало напоминало их. Вот Алек могучим ударом сшибает наземь «покойника» и тот уже не поднимается… В меня целятся из арбалета, но подбежавший сзади к стрелку Виллис тыкает его раньше мечом промеж лопаток… Уильям Гаррот раскручивает над головой смертоносную секиру… Меня пытаются ударить куда-то в живот. Понимаю, кольчуга не спасёт. Бью на опережение. На землю падает отрубленная где-то в предплечье рука. Она ещё долго преследовала меня в кошмарах… Смятый щит неприятно давит на локоть и плечо, мешая рубиться в полную силу… Алека пытаются теми же гизармами стащить с седла, зацепив за кольчугу и наруч. Налетаю на увлекшихся «покойников», первого отправляю на тот свет ударом в спину, совершенно позабыв о рыцарской чести, обратным движением успеваю перерубить древки сразу двух гизарм. Алек салютует мне мечом, морщась от боли… На пути у меня свалка, по земле катаются «покойник» и пехотинец Виллиса. Бандит поднимается на ноги, сбрасывая с себя солдата, выхватывает кинжал. Наезжаю на него конём, сбивая в грязь. Солдат приканчивает его и поднимается сам, усмехается мне и тут же его пробивают два меча. Налетаю конём, не глядя рублю, не вижу попал или нет…
Очнулся я сидя на земле, отчаянно раз за разом проходясь ладонями по лицу. Когда спрыгнул с седла и как снял шлем, не помню.
— Воин, — окликнули меня, — лазарет в деревне. Там тебя хоть перевяжут.
Я поднял глаза и увидел высокого рыцаря в доспехе с чеканным василиском на груди. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы припомнить, где я видел этот герб. Его выбрал себе при посвящении мой старший брат Майлз, а вон и наш родовой оскаленный василиск в углу плаща. Так выходит это…
— Эрик! — первым воскликнул рыцарь. — Бааловы рати! Эрик, что ты здесь делаешь?!
— Сражаюсь, — ляпнул я первое, что пришло на ум.
Брат практически вздёрнул меня на ноги, сжал в медвежьих объятьях. Я также сомкнул руки на его спине, стиснув изо всех сил. Никогда ещё не был так рад видеть брата живым и практически здоровым. Так мы простояли невесть сколько, не размыкая воистину братских объятий. И меня ничуть не волновало то, что его покорёженные доспехи болезненно упирались в моё прикрытое лишь изрядно разорванной кольчугой тело, раздражая свежие раны.
Майлз отвёл меня в лазарет, где перевязывали и латали раненных. Солдатскому фельдшеру помогали две местные знахарки, похоже, понимавшие в лечении куда больше его. К одной из них меня и определил брат. Вопреки распространённому мнению это оказалась не старуха с вислыми седыми патлами, а женщина лет тридцати с гривой огненно-рыжих волос. Она оказалась человеком достаточно строгим и властным, практически жестом велев моему брату — наследнику Фарроу, виконту Фарроскому — убираться, а мне — снимать остатки кольчуги и гамбезона, а после и нательную рубашку; и принялась дотошно осматривать мои многочисленные ранения, порезы, ушибы и ссадины.