— Да пребудет милость богов с каждым, кто придет на эту землю с добром и любовью, — перекрестился, закончив работу, Зверев и поклонился кресту в пояс.
— Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, — подхватил Пахом и отчитал «Отче наш» до конца: — Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь.
— Вот и все, — кивнул князь. — Считай, половину дела сделали. Теперь тут нужно храм сложить, пока черемисы ничего не прознали. Скажу боярину Ивану Григорьевичу, пусть поторопится. Пойдем.
Зверев вместе с дядькой возились у святилища полдня, но когда вернулись, не узнали берега: со стороны Волги, от устья Свияги и до Щучьей заводи уже стояла деревянная стена высотой в четыре венца! Вытащенные наверх тяжелые пушечные стволы лежали никому не нужной поленницей: стрелять с земли они не могли, потому как им мешала стоявшая вдоль края стена, а башни для них строители поднять еще не успели.
— Иван Григорьевич! — Андрей заметил бегающего в серой полотняной рубахе, выпущенной поверх шаровар, строителя. — Боярин, стой! Не угнаться за тобой… Надо бы в центре острова церковь поскорее поставить. Все же земля эта отныне христианская, нехорошо на ней без храма. Вон людей с нами сколько. Молиться им всем где-то нужно, причащаться, службы стоять.
— Три дня, княже! — решительно ткнул в его сторону пальцем Выродков. — Углы послезавтра свяжем и второй плот зачнем разбирать. Со стороны Щучьей заводи станем материал подводить. Церковь Троицы аккурат во втором и будет. Эй, раззява, ты куда, куда снизу бревно тянешь! Связка рассыплется! — вдруг кинулся вниз с холма боярин. — Там же номера на всех исчислены!
Зверев пожал плечами: похоже, у ученика арабских математиков каждый шаг был расписан далеко вперед. Князю оставалось только ждать и надеяться, что надежные укрепления появятся раньше, нежели о строительстве прознают в Казани, а церковь — до того, как кто-либо из туземцев пожелает посетить священное место.
Однако Андрей недооценил трудолюбие арабиста: «связать углы» в его речи предполагало, что на правых и левых оконечностях острова со стороны Волги выросли настоящие, полноценные, двухъярусные башни, а также изрядные отрезки стен и мощные ворота с небольшой часовней в тереме и тремя рядами бойниц, прикрывающих вход. Пушкари вместе с холопами Сакульского заволокли туда восемь пушек, угробив на это полный день, а мастеровые за это время собрали из бревен, как из конструктора, внешние стены и завели в заводь вторую связку плотов. Тут же принялись разбирать его по всей длине и затаскивать бревна наверх.
На четвертый день гостей наконец-то заметили — на Волге, в паре верст выше острова, появились рыбацкие струги. Горные черемисы не пытались забросить сети или проплыть мимо. Они просто наблюдали, пока не понимая, что происходит в самом центре их земель. К вечеру нашлись двое смельчаков: на узкой стремительной долбленке почти к самому берегу подобрались пацаны лет двенадцати и громко спросили наугад:
— А чего вы тут делаете?!
— Не видишь — грибы солим! — засмеялся один из мастеров, раскладывавший дранку на кровлю надвратного терема.
— Тебя мамка здороваться не учила? — отозвался второй.
— Не видишь — город строим, — добавил гулявший с пищалью Мишутка.
— Ты, малой, чем попусту плавать, рыбки бы копченой привез, — ненавязчиво посоветовал Зверев. — Пеструха, говорят, у вас очень вкусно получается. Я заплачу.
— Ага, дяденька, — шмыгнул носом пострел на корме. — Я на берег выйду, а ты меня схватишь и в Крым продашь.
Многие мастеровые засмеялись, а Зверев назидательно сообщил:
— Какой Крым, дурачок? Мы же русские! Когда это мы кого хватали и в полон угоняли? Вези рыбу смело. Видишь, сколько тут народу? И каждый попробовать согласится.
— Батьку спрошу…
Мальцы разом гребнули веслами и тут же легко проскользили по волнам почти пять саженей.
«Первая удача, — мысленно поставил себе галочку Андрей. — От соблазна заработать никто не откажется. А выгодная торговля — лучшая основа для дружбы. Опять же на местных харчах и рабочих содержать дешевле».
Разумеется, рыбаки не упустили возможности выручить немного серебра, и утром нового дня к острову со стороны Свияги причалил уже довольно вместительный струг с семью корзинами, полными коричневой, пахнущей дымком рыбы. Здесь были и форель, и лосось, и судак, и лещи, и стерлядь. Видимо, черемисы выгребли всю рыбу, выловленную за последние пару дней, и коптили ее до самого утра. Страшно — а все ж таки приплыли.
То, что пришельцев боялись, Зверев понял сразу: в струге были только старики. Четыре седовласых деда с морщинистыми обветренными лицами и темными руками, огрубевшими от многолетней работы в холодной воде. Таких рабов даже крымские татары побрезговали бы в полон угонять. Разве только ограбят — но если при этом старика убьют, это не так жалко, как зрелого мужчину или подростка. Жестокая мораль, но неизменная во все времена.
— Пересортица, — свесившись над бортом ладьи, поморщился Андрей. — Уговаривались на пеструху, а привезли всякий сор. Куда его — кошек кормить? Так у нас столько нет.
— Есть и пеструха. — Один из стариков похлопал по боку одну из корзин. — Однако же белорыбица тоже хороша, пальчики оближешь. И сиги вкусные.
— Ваше счастье, что соскучился я по этому угощению. Сколько за все хотите?
— Пятиалтынный, боярин.
— Это вместе с лодкой?
— Три, — после некоторого раздумья согласился рыбак.
— Пахо-ом! Пошли холопов снедь выгрузить. А вы на берегу обождите, сейчас я за кошелем отлучусь.
Ждать покупателя остался только один из стариков. Трое вяло, как бы со скуки, начали прогуливаться вдоль берега. Поняв, что их никто не останавливает — разбрелись в стороны. Правда, слишком уж нахальничать не стали — минут через десять вернулись и отплыли, живые и здоровые, с тремя серебряными монетами. Минуло два дня — струги появились снова. На сей раз три, причем не со стариками, а с богато одетыми черемисами. Вместо рыбы опрятные отроки вынесли охапки рысьих и горностаевых шкурок, серебряные кувшины и блюда, несколько сладко пахнущих бочонков. Последним спустился по сходням упитанный черемис в подбитой бобровым мехом круглой шапке и суконных штанах, в заправленной черной рубахе, очень густо расшитой цветами и зелеными лианами, на которых то тут, то там поблескивали небольшие самоцветики. Вперевалочку подойдя к Звереву, толстяк крякнул, стащил с себя шапку, обнажив гладкую, как колено, лысину, и низко поклонился:
— Здрав будь, великий князь.
— Я не великий! — нарочито громко ответил Андрей. Не хватает только, чтобы кто-нибудь донес царю, как князь Сакульский титул правителя Руси присваивает. — Я всего лишь слуга, прибывший сюда по воле государя всея Руси, царя и Великого князя Иоанна Васильевича.
— Послали меня к тебе с поклоном роды черемисские, боярин, — тут же урезал титул гость, — дабы молить о милости. Видим мы, сколь грозную силу ты собрал, понимаем, что осесть здесь ты решил со всею крепкостью и волю свою провозгласить пожелаешь. Засим молим тебя, боярин, не разорять дома и веси наши, не жечь кочевья, не портить промыслы наши. Народ наш порешил собрать тебе подарки и поклониться уважением своим. Какое есть богатство, тем и делимся. Большего у нас, как ни старайся, не собрать. Нет тебе нужды воевать наши племена. Коли придешь — миром встретим. А что до татар казанских, тяглом непосильным нас обложивших, то все ханы, как про крепость твою прознали, убегли сами, животы спасая. Меча твого ждать не стали.
— За дары от государя нашего вам благодарность, — приложил руку к груди Андрей, — все передам в целостности… — Он пальцем указал на подарки Пахому, кивнул в сторону ладьи. Тот подтолкнул вперед холопов, чтобы забирали, а Зверев продолжил: — Я, князь Андрей Сакульский, от имени государя нашего Иоанна клянусь вам, люди правобережной Волги, что вам нечего опасаться ни за себя, ни за угодья и веси ваши, ни за детей и жен ваших. Русь принимает вас отныне под руку свою и дает вам закон и обычай свой, какового и всякий смертный в русских землях придерживается. По закону и обычаю нашему никто и никого, пусть даже раба своего, не может лишить жизни, и за преступление такое предан суду будет, равно как и тать, на знатного боярина руку поднявший. Нельзя казнить смертью никого, окромя татя, на деле пойманного, без суда праведного и открытого. По закону и обычаю русскому всякий, кто в просторах русских родился, от рождения свободен телом и душой! По воле своей смертный может веру принять истинную али басурманскую, по воле своей человек может свободу продать и в закуп уйти, может службе ратной себя посвятить и до гроба бобылем оставаться. По воле своей и вере судьбу свою каждый сам избирает. Но святая русская земля рабов не рождает, а потому средь нас каждый приходит на свет свободным. По закону и обычаю нашему каждый смертный кровью или тяглом своим государю служит, а сверх оговоренного росписью никто и ничего с него требовать не вправе. Коли же ему тягло не по нраву, так волен он, долги выплатив, с земли своей уйти — хоть от князя, хоть от государя, хоть от думного боярина — и к другому хозяину на пашню сесть. А в том препятствий чинить ему никто не должен. И в истинности законов сих я, князь Сакульский, даю вам свое слово.