Боярин из привратной стражи ошибся. У царя был не пир, а прием: многие десятки гостей в тяжелых московских шубах, думные бояре с высокими посохами и в форменных бобровых папахах, опоясанные оружием князья в шитых золотом и серебром, украшенных самоцветами ферязях с перламутровыми пуговицами, патриархи в алых и черных рясах, скромные иноземцы в лакированных туфельках, чулках и куцых суконных накидках, через расползшиеся швы которых проглядывала атласная подкладка. А может, это был прием перед пиром…
Растолкав служек с подносами, рушниками, кувшинами и кубками, Зверев выбрался вперед и, как можно сильнее топая, пробежался по ковру, решительно надвигаясь на стоящего возле государя иерарха в черной рясе и белом клобуке. Тот, опасаясь столкновения, посторонился, и князь Сакульский смог упасть на колено возле Иоанна, беседующего с каким-то иноземцем.
— Долгих тебе лет, государь!
— И тебе здоровья, князь Андрей Васильевич, — с холодной невозмутимостью повернул голову государь. — Ты, часом, не споткнулся?
В толпе бояр послышались радостные смешки, перебиваемые отдельными возгласами: «Дерзость какая!», «Непотребство!».
— Прости, что перебил… — нарочито тяжело перевел дыхание Зверев. — Доложить спешил… Крепость отстроена!
— Крепость? — Юный царь недоуменно поджал губы.
— Грубиян! — оживились бояре. — К царю без приглашения! На приеме! Ату его! Рынды! Ату!
— Я видел ныне, — поднял палец Иоанн, и в Золотой палате мгновенно повисла тишина. — Видел, вишня зацветать собралась. Как же, вишня еще не расцвела — а ты уж и добраться успел, и город в пустоши поднять?
— Двадцать восемь дней, государь, — поднялся во весь рост Андрей. — Двадцать восемь дней. Татары даже выстрелить ни разу не успели! Они, мыслю, еще только сбираются узнать, чего ты там затеял, да опосля решить, как мешать станут, — ан крепость уже стоит. Пушки на башнях, наряд за стенами, ворота на замке. Народ горных черемисов, что на правом берегу Волги обитает, от Казани отринулся, дары тебе принес и с радостью в верности поклялся. Две сотни воинов черемисы дали, дабы на стенах службу ратную нести, да только мало их для обороны такого города. Для твоей новой крепости нужен гарнизон, государь. Тысяч пять служилых людей, не менее.
— Иди сюда, — схватил за плечо отступившего иерарха правитель, поднял с его груди тяжелый золотой крест: — Целуй, что истину глаголешь! Богом клянись, что верно все как есть сказываешь!
— Коли хоть слово солгал, пусть обрушит на меня Господь свой гнев с сей минуты и до седьмого колена, — широко перекрестился Зверев, наклонился к кресту и поцеловал его в самую середину.
— Стало быть, истинно так! — мотнул головой Иоанн. — Стало быть, стоит? Первая крепость, что построена в мое царствие!
— Не крепость, город целый, — поправил его князь. — С Великие Луки размером будет. Коли со всеми слободами Великие Луки считать.
— Вы слышали? Город! — торжествующе оглянулся правитель. — Волею своей отныне и навсегда нарекаю крепость сию Ивангородом![] Отныне рядом с Казанью моя твердыня стоит!
— А на что нам крепость в чужих краях, государь? — громко хмыкнул один из тех князей, что явились с саблями и в ферязях, курчавый и остроносый. — Нечто Андрей Васильевич заблудился? Не знает, какие земли от набегов оборонять надобно?
И опять некоторые гости с готовностью обменялись смешками, другие неодобрительно загудели.
— А затем, боярин, — вскинул подбородок Андрей, — чтобы тебе, коли под Казань с ратью придешь, в трудный час ни умирать, ни драпать, ни в плен сдаваться не пришлось. На пятнадцать верст отступи, и в крепости от сильного врага всегда закрыться можно. Али раненых укрыть, али припасы нужные всего за день из крепости подвезти.
— Когда это князья Серебряные от ворога драпали?! — схватился за саблю остроносый.
— Только сдавались? — вскинул брови Зверев.
— Охолонь! — громко и твердо приказал царь. — Князь Сакульский не про тебя, князь Василий, сказывал, а об том, за-ради чего крепость сия поставлена. Дабы рать нашу, что к Казани подступит, из близкого места всеми припасами снарядить, усталых и увечных укрыть, слабым духом опору дать. И твердыни, столь важной для планов моих, я потерять не желаю. Вестимо, под рукой твоей ополчение калужское, тверское и белгородское в поход собрано? Муравский шлях и без вас ныне устоит. Повелеваю тебе, князь Серебряный-Оболенский, ныне же в крепость новую Ивангород с боярами своими отправиться и накрепко там встать, твердыню от супостата любого обороняя!
— Слушаю, государь, — приложив руку к груди, склонил голову князь.
— Дозволь слово молвить, государь? — По спине Андрея пробежал неприятный холодок. — Крепость сию высчитал, доставил и срубил боярин Выродков Иван Григорьевич, умный зело человек, но не знатный. Из низкородных… Дел еще в крепости много, укреплять и обустраивать надобно. Опасаюсь я, как полки в Ивангород приходить начнут, так по местническому обычаю от всякого дела ему отойти придется, и до конца строительство свое он так и не…
— Алексей Федорович! — перебил Зверева правитель. — Где ты там с чернильницей своей? Пиши немедля! Указом сим боярина Ивана Григорьевича Выродкова возвожу в дьяки свого царского приказа! И посему никому над ним власти никакой не иметь, окромя как мною лично назначенной! Пусть заканчивает дело, столь успешно начатое, невозбранно.
— Еще боярин Константин Дмитриевич Поливанов, — тут же добавил Андрей. — Я его воеводой в крепости оставил. Он на месте подходы все изучил, как оборону держать продумал.
— А-а, тот славный потомок колена Чингисова? Адашев, пиши. Сим указом принимаю боярина Поливанова в тыщу бояр своих избранных и назначаю от тысячи и ради своего пригляда воеводой в крепости Ивангороде.
«В царской тысяче законы местничества запрещены, — щелкнуло в голове у Зверева. — Значит, ни один князь, как бы знатен он ни был, на власть воеводы покусится не посмеет. Ссора с опричной тысячей — это ссора с государем. Чревато…»
— А еще запиши, — добавил Иоанн, — наделить обоих бояр вотчинами в землях луговых и горных, кои ими столь славно под руку мою приведены. И отдай ныне же в Поместный приказ, дабы к исполнению приняли немедля.
Князь Серебряный-Оболенский одарил Зверева долгим взглядом исподлобья и начал пробираться в задние ряды. Андрей ухмыльнулся: получилось, что его стараниями представитель древнего рода отправляется в далекий гарнизон под начало двух безродных бояр. С точки зрения законов местничества: позор — хуже некуда. Отныне этим назначением его потомков еще лет триста тыкать станут. Хоть вешайся — лишь бы конфуза избежать… Но и поперек царского приказа не попрешь. Иначе запросто можно со своими поместьями в разные стороны разойтись. В общем, бедняга крупно попал…
— А ты, Андрей Васильевич, вижу, из Ивангорода прямо сюда с докладом? — окинул Зверева критическим взглядом государь. — Мыслю, загнал ты себя изрядно. Посему на пир тебя приглашать не стану. Ступай, отдохни. Выспись, сил наберись. Ты мне еще понадобишься.
— Припасы для крепости надобно закупать… — попытался добавить Зверев.
Но правитель небрежно отмахнулся:
— Ступай, — и вернулся к прерванной беседе с иноземцем.
Князь поклонился, под насмешливыми взглядами думных бояр направился к выходу. Когда его пальцы уже коснулись ручки двери, царь вдруг спохватился:
— Постой, Андрей Васильевич! Я совсем запамятовал. Отдыхать-то тебе и негде. Нет у тебя крова в Москве. Не искать же по постоялым дворам тебя, как понадобишься? Алексей Федорович, боярин Адашев! Помню, после смерти бабушки моей, княгини Анны Глинской, дом ее возле Успенского собора казне остался. Ныне дарую этот дом князю Сакульскому и детям его отныне и до века. Сегодня же дарственную составь. Теперича моя душа спокойна, князь, не потеряешься. Отдыхай.
«Успенский собор? — Зверев вздрогнул, как от удара, и даже забыл поблагодарить царя за щедрый подарок. В самом центре Москвы хоромы, в десятке дворов от князя Воротынского, на две улицы ближе к Кремлю, нежели дворец дьяка Ивана Кошкина. — Он что, знает?»