— Что, пригорюнилась, Змейка, — промурлыкал он себе под нос, когда оторвался, наконец, от насвистывания какой-то идиотской мелодии. — А, Змейка? Я вижу, ты совсем загрустила.
Она смотрела, как его пальцы равномерно распределяют табак по всей площади бумаги, как он поддерживает ее снизу большими пальцами.
Женщина прошептала:
— Я, кажется, сто раз просила не называть меня так…
Он усмехнулся, не отрываясь от своего занятия и не поднимая на нее глаза, пропел дурашливо:
— Скажите, как ее зовут?
— Ни слова более…
— Ну, хорошо. Как пожелаете, госпожа Гюрза. — Он свернул бумажку вместе с табаком, держа ее большим и указательным пальцами, и принялся крутить, добиваясь нужной ему плотности. — Может, все это — настигшая вас расплата? Как считаете?
— Заткнись, — прошипела она, крепче обхватив себя руками. — Ты — мертв и не можешь читать мне нотации. Так что свали к хренам собачьим.
Он дурашливо высунул язык, потом вытянул губы трубочкой и завыл, высоко задрав голову.
Она поморщилась:
— Да заткнись же ты…
Папаша резко перестал выть.
— Да ты сама вежливость. И всегда такой была.
— А ты всегда был пьяницей и скотиной, тебе повезло, что успел сдохнуть прежде, чем я тебя прикончила.
Усмехаясь, он покачал головой, отодвинув клеящийся край бумаги, смочил его языком, покрутил между пальцами и вдруг замер. Она с каким-то неприятным чувством заметила, что он смотрит на нее. Его глаза были тусклыми, неживыми… глазами мертвеца.
Он сказал:
— Они тут со мной, Гюрза.
Женщина нахмурилась:
— Что ты несешь?
— Хочешь их увидеть? Я ведь могу привести их — твоего мужа и сына, ты только скажи…
— Может, ты уже заткнешься гребаный вонючий ублюдок?! — заорала она, вскочив так резко, что спугнула стайку птиц, спавших в ветвях деревьев.
Пламя костра колыхнулось от порыва налетевшего ветра. Кроме нее здесь больше никого не было, ни единой живой души.
Голова закружилась, в глазах моментально потемнело. Упав на колени, она закрыла руками лицо, начав раскачиваться из стороны в сторону. Он прав. Это — расплата. «Они» приходят, чтобы свести ее с ума. Ей хотелось плакать, но слез не было. Была только боль и злость, да такая, что перед глазами все темнело.
Она повалилась на бок, положив голову на колючую траву. Закрыла глаза.
Через некоторое время откуда-то из темноты раздался тихий голос,
Напевающий, и это не был голос папаши:
Ты мигай звезда ночная,
Где ты, кто ты — я не знаю.
Высоко ты надо мной,
Как алмаз во тьме ночной…
Она крепко зажмурилась. Замолчи… прошу тебя замолчи…
Но голос пел, то удаляясь и затихая, то становясь очень громким, таким, что ей казалось, что его обладатель вот-вот появится из темноты. Но он не появлялся.
Как бы она не хотела, он оставался там, в темноте. Ее любимый мертвец…
Сейчас он тоже был там, повторяя одни и те же слова, раз за разом, снова и снова, усыпляя, гипнотизируя ее.
Женщина закрыла глаза. Глубоко задышала. Ее внутреннее «я» вырвалось из тела и понеслось в джунгли, полетело на голос. Но, как обычно, не смогло найти его.
Голос был везде, в деревьях, в траве, в камнях и в ветре. Голос был в ней. Шевелил ее губы, заставляя напевать старую детскую песенку, напевать до тех пор, пока она не впала в забытье, провалившись в какую-то вязкую пустоту, и парила там до тех пор, пока снова не увидела отца.
Он стоял в пустоте и не просто стоял, а опирался на нее, как обычные люди опираются о стену, и попыхивал самокруткой.
Она приблизилась к нему.
— Почему ты стоишь? — спросила она удивленно.
— Почему ты барахтаешься, как букашка?
— Я не могу встать.
— Можешь, попробуй.
— Нет, не выходит. Проклятье… дай же мне руку.
Он отрицательно покачал головой.
— Гребаный ублюдок, — выругалась она.
Отец паскудно улыбнулся и вдруг рявкнул:
— Сука, прием! — а потом стал нести всякую ахинею, — как насчет того, что нам не поздоровиться! Думаю, это вычтут из твоей доли, — и уже совсем другим голосом, — и насрать… здесь есть все, что нам нужно, братан позаботился, когда был в прошлый раз. Никуда их «мясо» не денется, а ты….
— Лучше проснись, — шепнул ей призрачный детский голос.
— Да! — отец замолчал и вдруг гаркнул уже своим голосом. — Поднимай уже свою ленивую задницу, Гюрза! Время не ждет!